Начало (жмем на ссылку)
Ремонт – событие отнюдь не глобальное, но для монахов, с их-то полуголодным образом жизни, подобное мероприятие вырастало до размеров эпохальных. За весь 18 век всего два таких события и произошло: ремонт старого храма и строительство нового. Только в самом конце столетия ситуация изменилась в лучшую сторону, до этого Спасскую пустынь больше волновали проблемы выживания, а не репрезентативности. В пользу ранних сроков переделки Спасо-Преображенской церкви говорит тот факт, что в середине века иноки занимались второй церковью, Успенской, которую, построив, тут же потеряли в пожаре и вновь возвели. Ревизор А.Житковский в 1764 году отметил в монастыре два храма, причем оба находились в рабочем состоянии; известно также, что Успенская церковь сгорела в 1763 году, о чем чериницы доносили в Тамбовскую консисторию. 3 января следующего 1764 года монастырское начальство вкупе с городским клиром освятило возрожденный храм, полностью отстроенный и украшенный. Где иноки добыли деньги, как они сумели за несколько месяцев справиться с бедой – про то летописи обители молчат. При крайней скудности монастырской казны ликвидация последствия пожара наверняка поглотила все, что чернецы накопили за долго годы и что они смогли выпросить у добрых людей. Ожидать, что в период массовых гонений на монастыри при Петре 1 и особенно при Анне Иоанновне погибшие братство решилось на серьёзное строительство – значит совершать заведомую ошибку. Некоторое улучшение положения монашествующих наступило при Елизавете Петровне,
вот тогда в Спасской пустыни и появилась церковь в память Успения Пресвятой Богородицы и тогда же подновлялись келейные корпуса. А до того на большее, чем передел существующего собора, чернецы замахнуться не могли. Положительно известно, что ревизия Екатерининского времени отозвалась на Спасской пустыни хоть и тяжело, но не так катастрофически, как на других иноческих общежитиях. Три монастыря в Краснослободске и в его ближайших пригородах вообще исчезли – Предтеченский, Рябкинский и Покровский. А Спасо-Преображенский монастырь уцелел, хотя ему и не нашлось место в реестре узаконенных обителей.
Причин тому несколько. Во-первых, монастырю помог, как это ни парадоксально, серьёзный недостаток – отсутствие приписных крепостных крестьян. По правилам, конфискации подвергались земли, заселенные крестьянами, а таковых за обителью не значилось. Значит и – отбирать особо нечего. В итоге Спасо-Преображенский монастырь сохранил все дачи, подаренными ему Путилкой Баженовым и царями Алексеем Михайловичем, Феодором и Петром Алексеевичами. Вот вам и основа для возрождения и оперативного хозяйствования. Во-вторых, у Спасо-Преображенского монастыря никогда не было высоких покровителей в столице, он обошелся без поддержки метрополий, которые смотрели на провинциальное монашество как на подневольных трудников. Какими бы незначительными не были доходы спасских монахов – они все оставались у них, деньгами с «защитителями» делиться не приходилось. В-третьих, нелишне было бы напомнить, что в этом углу Краснослободского уезда монашеское служение формировалось на основе старчества, то есть особой духовной стойкости, что в 18 столетии верующими ценилось очень высоко. Братство такого монастыря в любой момент могло многократно увеличиться численно, потому что при кажущейся незначительности растаявший штат (7 человек) являлся носителем лучших традиций пустынножительства.
В действительности так и произошло: выведенный за штат, то есть негласно упраздненный, Спасо-Преображенский монастырь выстоял в нелегкой борьбе за будущее. Сохранив землю, он получил возможность экономического роста. Сложилась странная ситуация: монахи двух упраздненных обителей, Предтеченской и Рябкинской, оказались далеко от родных мест – их переселили в Наровчатский Сканов монастырь, хотя могли бы оставить в Спасо-Преображенском. Откуда такое предпочтение? Да все ждали, что брошенное на произвол судьбы спасское братство скончается с часу на час, и тогда обширные земли монастыря станут добычей алчного чиновничества. Однако короткое время спустя начальство Тамбовской епархии поменяло свое отношение к Краснослободску, и духовная консистория своим постановлением от 19 февраля 1765 года перевела в Спасо-Преображенский монастырь чернецов из Рамзинской Казанской пустыни Тамбовского уезда. И пусть расширение штата оказалось мизерным, всего на пять человек, но сам факт важен: архиерей решил поддержать обитель, не склонившую голову перед трудными испытаниями.
Собственно, заметный рост численности монашествующих наметился только к концу царствования Александра Первого, хотя не исключено, что сами иноки со временем забыли, сколько именно предшественников трудилось на ниве духовной до них. Сводные сведения зарегистрировали непонятные цифры: в 1800-1820-х годах число монахов не превышало семи человек, что никак не могло быть полной правдой, так как на рубеж 18-19 столетий падают самые масштабные зодческие свершения монастыря. Только для обслуживания артелей, работавших на стройке и обитавших при обители, требовалась целая команда заготовителей, снабженцев, поваров и так далее. Да и размах возведения новых келейных корпусов предполагал значительную прибавку числа насельников.
Далее, с 1820 по 1900 го, штатная ситуация выглядела следующим образом: в 1820 году в обители проживало 19 иноков, в 1830-м - 33, в 1840-м – 37, в 1850-м – 64, в 1860-м – 73, в 1880-м – 33, в 1890-1900-х годах – 55 человек. По сведениям 1910-х годов, штат состоял из 61 человека. Но это – официальные данные, они требуют поправки. Людские ресурсы монастыря в последней трети 18 века мало кого интересовали: по положению, обитель, не попавшая в число классных монастырей, могла содержать такое количество иноков и послушников, какое была способна прокормить. Фиксированные штаты появились только в 1835 году, когда епископ пензенский Амвросий утвердил число братии по факту и прибавил еще десять человек, то есть практически узаконил увеличение численного состава монастыря вдвое. Из общего числа в 20 человек полагалось иметь четырех иеромонахов, двух иеродиаконов, четырех простых иноков десять послушников. Для городских монастырей третьего класса устанавливался другой максимум – до 15 человек, но и жительство в городе отличалось от пустынного в лучшую сторону, - снимались многие проблемы, например, огородничество, садоводство, обширное животноводство, без которого в сельской местности не обойтись. Резкое уменьшение монашествующих в последней трети 19 столетия явилось прямым следствием того, что в очередной раз по обителям прокатилась волна рекрутских наборов.
В источниках сохранилось упоминание о неординарном событии в монастыре. В 1788 году Спасо-Преображенскую обитель возглавил молодой настоятель иеромонах Иоанникий, ставленник новоутвержденного епископа Тамбовского Феофила. Владыко Феофил остался в истории церкви как руководитель самых строгих правил, переходящих в административную жесткость и даже жестокость. Посетив монастыри епархии, владыко пришел к выводу, что только три из них, Саровский, Санаксарский и Сканов, полностью соответствовали его представлениям о монашестве, остальные надо устраивать, в том числе и Спасо-Преображенский, в котором дистанция между иноками и их наставниками почти стерлась. Владыко начал реорганизацию не с того конца – направил в монастырь своего человека, способного, по его разумению, организовать образцовое общежитие. Все бы ничего, но Иоанникий оказался для этого серьезного дела малопригодным. Он ввел такой внутренний распорядок, что поднялся ропот недовольства: община жила тихо, патриархально – и вдруг безусый юнец начал загонять чернецов в устав, который противоречил старинным правилам, установленным еще иноком Герасимом в 1690-х годах. Новый строитель к тому же оказался болезненно властолюбивым, придирчивым и мелочным. Монахи терпели два года, а потом, как деликатно выразился историограф Тамбовской епархии Г.Хитров, «воздвигли мятеж на своего строителя за чрезмерную строгость к подчиненным». Но вот пикантная подробность: монахов возмутили не суровые порядки, введенные настоятелем, сколько то, что сам он собственным установлениям не следовал. Иначе говоря, Иоанникий отнесся к чернецам как барин к рабам – и получил твердый отпор. Казалось бы, ситуация требовала непредвзятого анализа, но епископ Феофил никогда не сворачивал с избранного пути. Иоанникия он из Краснослободска убрал, временно поручил надзор за монастырем иеромонаху Лаврентию и занялся поиском подходящей на роль строителя кандидатуры. И нашел – у себя под боком, в Тамбовском Казанском архиерейском доме. В 1790 году строитель иеромонах Иона прибыл в Спасо-Преображенский монастырь – и вот тогда поняли монахи, что Иоанникий по сравнению с Ионой был сущим агнцем. Великий постник и истовый пустынник, Иона повел себя как деспот; он наложил на монастырь такую тяжелую руку, что вскоре в Тамбов понеслась слезная грамота: жить в Спасо-Преображенской обители стало невозможно.
Стерпеть еще один мятеж – значит признать свое бессилие. Епископ Феофил, тароватый на крутые меры и кардинальные решения, направил в Краснослободск ревизоров в сопровождении воинской команды. Всех иноков заковали в кандалы и посадили в подвал. 17 августа 1791 года владыко сообщил свое решение: все несогласные с нововведениями будут расстрижены, согласные – сначала понесут наказание тяжелыми работами, а потом возвратятся в прежнее положение.
Подавив мятеж, архиерей так и не смог сломить волю чернецов, с виду смирившихся, но на самом деле занявших глухую оборону. Началось медленное отторжение строителя Ионы от братии, в повседневной жизни настойчиво возвращавшейся к прежним обычаям, когда иноки и старцы знали и понимали разницу между собой и соответственно несли разные послушания. В 1793 году епископ Феофил отозвал строителя Ионы в Тамбов, это была тихая победа монахов. Выглядело все достаточно прилично: депутация от монахов явилась к епископу Феофилу и заявила, что строитель Иона уже ветхий старец, ему пора на покой, что вместо него хорошо бы пригласить в настоятели иеромонаха Саровской пустыни Геннадия, слух о дородетелях которого дошел до Краснослободска. Владыко, подумав, сказал, что Геннадия он знает и согласен на его переход. Так в Краснослободске появился человек, который подвел черту под полуторавековой историей местного иночества и начал отсчет нового периода развития Спасо-Преображенского монастыря, - того монастыря, остатки которого до сих пор можно увидеть на берегу Мокши. Строитель Геннадий, выученик саровских старцев, взялся за реорганизацию правильно – не с давления на чернецов, а с перестройки хозяйственной жизни обители, до той поры плохо использовавшей свое главное богатство – землю.
Настоятели обители
Но прежде чем приступить к изложению истории Спасо-Преображенского монастыря 19 столетия, стоит вспомнить настоятельские реестры прежних лет, то есть людей, которые создали и сохранили Спасову пустынь. Не все они остались в памяти людей, но таково общее положение: разные бедствия и пожары уничтожили в монастырях столько документов, что восполнить пробелы в знаниях удается далеко не всегда.
И первая неясность – сколько лет возглавлял братство первоначальник черный поп Дионисий? Как основатель и устроитель, Дионисий со временем приобрел некие черты легендарности. Само его появление в краснослободских лесах овеяно тайной, тем не менее определенно можно сказать, что в отшельничество он ушел вполне официально, с благословения настоятеля монастыря. Но иногда чернецы самовольно покидали родные стены, и тогда они попадали в списки утеклецов.
Никакого самовольства за Дионисием не водилось, иначе при рассмотрении его кандидатуры в Патриаршем приказе обязательно возникло бы следственное дело. Как предполагаемый глава пустыни, старец прошел проверку благополучно. Не возникает сомнения и в том, что других иноков в Краснослободске и его десятине тогда не было, однако с 1655 года желающие пострижения образовали довольно многочисленную группу в несколько десятков человек, и это не считая тех, кто постригался перед смертным часом.
Одним из первых постриженников Дионисия стал его послушник - некий богомольный юноша, не разговорчивый, но кроткий и усердный, охотно разделявший со страцем его труды и иноческие подвиги (около 1660 г.). Этот молчаливый юноша, унес тайну своего светского имени и происхождения в могилу. Кем он был и откуда пришел в Краснослободск – никто не знал, но в монашестве его помнят как иеросхимонаха Герасима. Пожалуй, вся духовная история Краснослободска не знала более знаменитого и почитаемого человека, чем старец Герасим. Он не всегда жил в Спасской пустыни. Несмотря на ее замкнутость, непристанные молитвы, труды послушания, благочестивая ревность подвижника, его пламенная душа, исполненная любовью к Господу, стремилась к иным, более тяжелым подвигам, чем послушание монастырское. Один только скорбный и тернистый путь пустынного жития с его безмолвием и подвигами казался Герасиму единственно верным путем в царствие небесное, потому что, по слову Самого Спасителя, лишь «тесный путь и узкия врата вводят в жизнь». Не этим ли самым путем взошли на высокую степень духовного совершенства целые сонмы святых; не из пустынь ли востекли они к нескончаемой славе небесной и вошли в райские обители, где не умолкают дивные песнопения и слышатся «неизреченные глаголы». 180 лет назад знаменитый краевед Г.П.Петерсон писал об этом в своем труде.
«И вот четыре года спустя после своего пострижения Герасим, повинуясь призыву благодати, покинул Спасову обитель и удалился ради пустынного безмолвия верст за 80 на север в непроходимые дебри вековых лесов, которые сплошною массою, тянулись тогда от Темникова до Арзамаса.
В этих лесах на несколько верст в сторону от большой Арзамасской дороги в самой глубине лесной трущобы находилось место, известное в народе под именем «старого городища», потому что на нем находились ясные следы старинных земляных укреплений, называвшихся городками, которых на старом городище насчитывалось целых три. Во времена татарского владычества на этом месте было становище, или «город» Сараклич, какого-то Касимовского хана Бехана, из которого он, вероятно, делал набеги на украинные города русские. Место это – довольно крутой и лесистый пригорок, омываемый с двух сторон речками Сатисом и Саровкой, было чрезвычайно живописно, но находилось в запустении, хотя и принадлежало со всею окружающею его местностью одному из князей Кугушевых, проживавшему тогда где-то около Кадома. Сверх совершенного запустения старое городище пользовалось еще и недоброю славою, потому что служило нередко притоном разбойников, грабивших проезжих на большой Арзамасской дороге.
И вот сюда, на это столь странное тогда место, пришел из Спасовой пустыни инок Герасим, и, конечно, не без особого промышления Божия, потому что несколько лет спустя на этом самом месте основалась знаменитая Сатисо-градо-Саровская пустынь. Предназначаемое промыслом для существования здесь знаменитой обители Сатисо- градо-Саровское урочище, как видно, издавна, пленяя их не столько, может быть, красотою местоположения, сколько своею укромностью от людского глаза, вследствие чего и Герасим застал здесь некоего монаха Феодосия. Феодосий раньше здесь проживал «с своими монахами», но задумав «отойти в град Пензу в монастырь», перед приходом Герасима остался один, приютившись в пещере, выкопанной им в гористом обрыве над речкой. Приход Герасима, как видно, отсрочил отшествие Феодосиево, потому что, по словам Саровского летописца, отшельники некоторое время жили вместе, хотя и отдельно друг от друга, то есть в отдельных пещерах, начатых, по свидетельству того же летописца, иноками Феодосией и Герасимом.
На краю Саровской горы к востоку от устья р.Сартиса (где ныне конный двор) поставил он себе келью, а около нее вскопал мотыгою землю под огород, чтобы сеять хлеб и сажать необходимые для пропитания овощи. После того, и поселившись в келье, Герасим не оставался в праздности: то работал на огороде, то заготовливал дрова на зиму, то собирал в лесу «зелие»; и тем нужду естества восполняше», - говорит о том первоначальник Саровский. При всем том Герасим, как видно, мало заботился о «восполнении нужд естества», так как довольствовался единственно только хлебом, в который он, по свидетельству того же первоначальника, примешивал «гнилую колоду, иногда же и плевы в муку влагаше, иногда же плевы в муку претворяше толчением, прилагая мало хлебной муки; еще печаше хлеб и тем питашеся». Можно себе представить, какого качества был этот хлеб, приправленный более чем на половину «гнилой колодой» и мякиной, и насколько он был питателен. Однако случалось, что даже и подобной пищи лишал себя на день или на два раб Христов; столь велико было воздержание Герасима. «Итако, - продолжает первоначальник, - себя различно трудами и постом удручаше, и воюющую плоть духови покоряще».
Герасим, по словам первоначальника Саровского, «в брана воздвизаемой плотию» «мужеством крепко ограждашеся, и с терпением всяким безмолствуя, - обучашеся бо всегда подвигу духовного жительства, и того добре навыче, - побеждаше врага и страсти душевныя».
Наступил 1670 год, и для нашей пензенско-тамбовской стороны настало «бунтовое Стенкино время», всюду, по всем городам и весям нашей украины, закипел страшный народный бунт. Волнение, охватившее всю сторону, не миновало, конечно, и ближайших окрестностей Саровского леса. Так, в конце 1670 г. «воровство объявилось» в Темникове, а в начале следующего 1671 г. В октябре месяце (год считался тогда с 1 сентября) воры пришли из Темникова в с.Кременки, в то самое, откуда приходили к Герасиму кладоискатели. Это было уже совсем близко; но опасаться Герасиму прихода воров все-таки было нечего: зачем придут они в безлюдную лесную трущобу, в которую и пробраться довольно трудно. Однако на деле вышло иначе, и воры не только что заглянули в Герасимову пустынь, но даже и поселились в ней. Сильно скорбел и смущался Герасим от «обышедших его зол», и много молил он Господа об избавлении от них. Мог он, конечно, удалиться из Сарова, но не будет ли это, с его стороны, изменой данному им обету – никогда не покидать места своего пустынножительства, а главное, не прогневит ли он своим бегством Господа, повелевшего рабам своим терпеть всяческие оскорбления до конца. Но в то же время Герасиму пришла мысль, что бесцельное мученичество и бесполезная погибель, ожидавшая его здесь, если он останется, не могут быть истинным исполнением воли Божией: ведь не «за имя Божие и свидетельство Иисус Христово» постраждет он здесь, а по обвинению в гнусном преступлении, от коего отвращается душа его; и так, какую пользу могла принести кому его бесславная погибель? «Итаково смущающуюся и скорбящу, - повествует первоначальник, - абие помяну слово Господне, реченное в Евангелии: аще гонят вас во граде, бегайте в другий, и помысли из Сарова отыти».
Порешив, таким образом, удалиться, Герасим, обвыкший все совершать по воле Божией, и в этом случае прибегнул с прилежной молитвой к Богу «да подаст ему место бытии», и после того отошел, наконец, из Сарова к Красной Слободе в Спасову пустынь.
Саровская гора и пустынная келья Герасима опустели.
Со скорбью покидал Герасим свою пустынную келью в Саровской горе, свою лесную пустынь, в которой он прожил несколько лет. Здесь каждый уголок напоминал ему или о понесенных трудах, или об иноческих подвигах и небесных утешениях, нисходивших иногда в его скорбную душу; здесь каждая пядь земли, быть может, была орошена его слезами и освящена его молитвами, и самый воздух, казалось, был здесь насыщен «воздыханиями неизреченными», когда он, с «великим воплем и слезами» припадая к земле, взывал к Гсподу: «твой бо есмь, помилуй мя!...» Здесь же, в этой пустыни, он удостоился от Господа знамений и откровений… И вот теперь он все это должен покинуть, как беглец, одинокий и бесприютный. Тихая слеза - последняя дань земной привязанности – сверкнула на глазах пустынножителя, когда он, бросив прощальный взгляд на свою келью, пробирался под вековыми деревьями на большую Арзамасскую дорогу. А наступила уже зима, всюду лежал снег, и ледяной, пронизывающий ветер метал в лицо колючею снежною пылью.
Трудно было одинокому путнику идти в такую холодную пору по нескончаемым лесам, по местам, почти безлюдным, по сугробам, в которых утопал он на каждом шагу, в ежечасной опасности упасть на дороге от утомления и замерзнуть или быть растерзанным набежавшею на него волчьей стаей. Все было. Селения в то время были редки, и Герасиму приходилось делать большие переходы. Усталый и измученный, приходил он на ночлеги, но вместо отдыха встречали его скорбные, томившие душу рассказы об ужасах затихавшей смуты, о всеобщем разорении и о погибших жертвах народного замешательства, в числе коих могли быть также и его родичи. Он не мог не сострадать душею плачущим и не исполняться ужасом, слушая, например, рассказ о том, как недавно в Темникове сожгли в срубе «вора-старицу», постриженную в инокиню, за участие в возмущении, за «ведовство» и порчу людей волшебными зельями. Кто знает: не угрожало ли что-либо подобное и ему самому, если бы, оставшись в Сарове, он подпал обвинению со стороны городских начальников! Но милосердный Господь сохранил своего избранника: под кровом Божией благости благополучно дошел Герасим до Спасовой обители, где и водворился в совершенной безопасности как от воровских людей, так равно и от других напастей.
Обитель Спасова к приходу Герасима мало изменилась по внешности: тот же убогий деревянный храм с широким крыльцом и круглыми главами стоял над рекою среди леса, и около храма по-прежнему виднелись крытые соломой деревянные братские келии; ко всему этому прибавилось, быть может, только плетневая ограда со святыми воротами, да какая-либо хозяйственная постройка.
Впрочем, если мало изменилась сама «обитель, то состав братии за несколько лет должен был значительно измениться. Так, едва ли, например, Герасим мог застать в обители ее первоначальника – старца Дионисия, который к этому времени, вероятно, уже скончался, а также едва ли встретил он многих и других из прежних иноков, - тем более, что в те времена иноческая братия представляла самый неустойчивый элемент: «монаси прихождаху и паки отхождаху» кто в другие монастыри, кто на пустынное безмолвие, а иные и в благочестивое странствование по святыням русским. Однако, несмотря на перемены, Герасима в обители знали и почитали, как строгого подвижника и добродетельного инока, а потому и приход его был радостным для братии монастырской, которая, встречая Герасима, надеялась даже, что он будет у них настоятелем.
Но не для настоятельства возвратился раб Христов в свою обитель: смиренная душа подвижника стремилась не к власти над другими, а к пустынному безмолвию, к трудам и подвигам, очищающим душу и сердце; поэтому, перезимовав в обители, с наступлением весны Герасим снова удалился на безмолвие, верст на 5 от обители, к западу на р.Рябку в глухую чащу леса. Здесь отыскал удобную полянку, всю пестревшую цветами; тут под сенью деревьев бойко выбивал свежий родничок студеной воды, сбегавшей в чащу. На этом месте Герасим поставил келью и оправил родник срубом, а затем зажил по-прежнему, как в Сарове, но только уж не один, а с товарищем-монахом, который впрочем, не мог нарушить безмолвия, потому что был глухонемой.
Но Герасим не прерывал живого общения с обителью; он и сам изредка приходил в монастырь и не тяготился , если иногда и братия монастырская посещала его келью в пустыни Рябкинской. С любовью принимал он братию и беседовал «от писания», с живым участием относился он также и к нуждам монастырским. Монастырское хозяйство в то время почему-то не процветало, и в обители во всем ощущалась великая скудость, вследствие чего братия, приходя к Герасиму, иногда жаловалась, между прочим, и на нужду монастырскую; тогда раб Божий, довольствовавшийся для себя одним укрухом хлеба, не пренебрегал заботами братии об обеспечении продовольствия и не только стал делиться с обителью наставлениями, а, может быть, даже и личным участием в послушаниях монастырских, настолько улучшил монастырское хозяйство, что в обители мало помалу стало водворяться довольство и изобилие.
Из этого видно, что не для одного лишь пустынного безмолвия и подвигов иноческих пришел раб Божий в Спасову обитель, но и для служения ближним «да послужать ему, но и послужите». И герасим сколько мог, служил братии монастырской, оказывая ей искреннюю любовь и благорасположение, за что, в свою очередь, и братия морнастырская дорожила благорасположением Герасима и старалась удержать его близь обители, «почитающе его, как отца и наставника, свячески его утешающее и ни в чем его оскорбляющее, и никаможе, кроме отходныя келий, хотяху его пустит». Да Герасим, казалось, и не думал отходить куда-либо от обители, потому что жизнь его в Рябкинской келье, в общем, ничем не разнилась от жизни в Сарове. Здесь он также неустанно работал на огороде, в лесу и питался тем самым, с примесью гнилушек хлебом, который он, впрочем, уже избегал предлагать посетителям, имея в запасе совершенно чистый хлеб. Иногда случалось, что в большие праздники монастырская братия, побуждаемая любовью к Герасиму, как к своему отцу и наставнику, приносили ему пищу с монастырской трапезы: щи, горох и кашу. Герасим в угоду братии не отказывался и от этой столь непривычной для него пищи, но вкушал ее не иначе, как перемешав все кушанья вместе, дабы безвкусием обуздать вожделение чрева.
Предание монастырское присоединяет к сказанному и то, что Герасим, живя на Рябке, работал колеса, которые он продавал, а вырученные за них деньги раздавал неимущим; и при этом случалось, конечно, что бедняки, нуждавшиеся в колесах, получали их даром. Так жил и трудился раб Божий «в неистлении кроткаго и молчаливого духа, благотворящее», и преуспевая «в братолюбии, милосердии и кротости».
В Рябкинской келии Герасим прожил 12 лет. За это время в обители сменилось три настоятеля, и когда последний из них «черный монах» Феодосии оставил. По косвенным данным, старца Дионисия, человека преклонных лет, к середине 1660-х годов уже не было в живых. «Списки иерархов…» П.М.Строева пометили 1666 год настоятельством неизвестного игумена, но явно не Дионисия, личности не настолько туманной, чтобы затеряться в документах. Кроме того, чин игумена появился в Спасской пустыни один-единственный раз за весь Бунташный век – и Дионисий, и его ближайшие преемники именовались строителями. А в 1666 году игумен в Краснослободске появился или случайно (например, в глухую провинцию сослали провинившегося настоятеля из дальнего монастыря Арзамаса, Тамбова, Рязани), или же новую обитель присмотрели столичные иноки, пославшие в Спасскую пустынь своего человека. Но краснослободские монахи предпочли жить самостоятельно, от покровительства других братств отказались, и вообще никогда за свою историю в зависимость к сильным монастырям они не попадали.
Далее бумаги отразили имя строителя Арсения, который боролся за право владения шенинскими выморочными землями. Черный монах Арсений упоминался в адресованных ему разных отписках (посланиях) в 1676-77 годах. Кажется, он даже не имел права священства, потому что в документах его ни разу не назвали «черным попом» или «черным старцем». Но хозяином строитель Арсений оказался неплохим: ему удалось-таки завладеть спорными землями, поэтому в бумагах о платежах за благоприобретенные дачи фигурировал именно он. В 1680 году Арсений умер, а на его место заступил строитель Кондрат, из иеромонахов Арзамасского Спасского монастыря. Кондрату досталась еще одна бесконечная тяжба на землю; он так и упокоился, не успев довести до конца судебные процессы. Кажется, Кондрат «от древности лет» скончался в 1682 году; после него братство возглавил строитель черный поп Феодосий. С этим настоятелем не все понятно: некоторые исследователи считали, что Феодосий правил восемь лет, но тогда годом вступления в должность следующего настоятеля надо считать 1690-й. Однако инок Герасим уже вел тяжбы в качестве строителя в 1686 году, и это данные совершенно точные: именно Герасим окончательно отстоял права монастыря на земельные дачи, пожертвованные разными лицами в период с 1656 по 1686 год. В 1687 году по указу из Москвы краснослободский воевода Савва Украинцев вводил строителя Герасима во владение оспоренными поместьями, и это тоже факт непреложный. В 1690 году еще один краснослободский воевода, стольник Дмитрий Чириков, после «повального обыска» установил незаконность прав на монастырские угодья, предъявленные крестьянами села Тенишева «Ивашкой Тимофеевым с товарищи» и составил итоговые бумаги, в которых истцом опять выступал строитель Герасим. Поэтому правильно было бы считать, что Феодосий умер или ушел на покой до 1686 года, оставив инокам крайне запутанный клубок земельных проблем.
Тогда братия единодушно пожелала избрать на его место Герасима. «И прижде к нему от всей братии монаси, - повествует первосвященник, - и нача со слезами прилежно молити его, дабы он шел в монастырь и был у них настоятелем». Можно думать, что просьба эта была для Герасима столько же неожиданна, как и тягостна, потому что он долго и настойчиво отказывался и сам даже умолял братию «оставити его в том житии», но мольбы и слезы братии превозмогли: «побеждаемый их любовью», Герасим, наконец, согласился, хотя и с оговоркой, что по миновании надобности он опять возвратится на свое безмолвие, «аще Бог изволит». Таким образом, Герасим, скрываемый столько лет в пустыни, теперь промыслом Божиим поставлен был «на свещнице, да светит», и ради того, конечно, усугубил он и свои подвиги иноческие «да не како, иным проповедуя, сам не ключим будет».
Во время благопотребное вручил Бог Герасиму жезл настоятельский, потому что года через два после его избрания обители стала угрожать серьезная опасность – лишиться всех средств своего существования и вследствие того подвергнуться, быть может, даже совершенному уничтожению».
Герасим занялся несвойственным и непривычным для него делом – сутяжничеством и организацией уставной жизни братства. Но так как «благочестие на все бывает полезно», то и здесь, в таком кляузном деле подвижник веры и благочестия, как бы воплощавший в себе «немудрое Божие», оказался «мудрее человек», и, несмотря нам все ухищрения и коварство ябедников и даже на поддержку неправедно иска со стороеы городских начальников, Герасим все-таки сумел отстоять права обители на землю и упрочить ее за обителью даже «до сего дне». Примечательно, что старец Герасим, сам живший крайне скромно и не придавший никакого значения материальным благам, оказался на высоте, когда речь зашла о коллективных правах братии. Его авторитет значил много: просьбы известного пустынножителя нашли внимательных слушателей в Москве, тем более местные власти, относившиеся к чернецам Спасской пустыни свысока, перед Герасимом теряли свою заносчивость и непочтительность. Есть люди, с которыми спорить и которых обманывать невозможно, - именно к таким относился спасский отшельник.
Как пишет Г.П.Петерсон: «Сослужив столь незабвенную службу обители, обеспечив навсегда ее существование, блаженный старец удалился от настоятельства на обычное безмолвие. Герасим был уже тогда в преклонных летах и, приближаясь к концу своего земного поприща, считал необходимым усугубить свои подвиги. В последние годы жизни мысль о смерти не покидала Герасима; это видно из того, что одно время он весьма смущался недоумением, где должно ему встретить смертный час и быть предану земле телу его: здесь ли в Спасовой обители, которой он принадлежит как первопостриженник и настоятель, или в Сарове, где полагалось начало подвигам пустынножителя и где он, наконец, удостоился знамений и откровений? Из этого борения помыслов можно заметить, что Герасима тянуло в Саров, чем привязывало к Спасовой обители. Саров с его вековыми деревьями и первоначальным безмолвием, с его таинственным мраком и еще более таинственными чудесами как-то ближе был к сердцу Герасима, чем Спасова обитель с ее «молвью» и суетою, отрывавшими его часто от богомыслия и молитвы. Не зная, что предпринять в столь затруднительных обстоятельствах, он решил, наконец, все предать воле Божией; написав два жребия, Герасим положил их на престол, под пелену, и стал на молитву. Долго и горячо молился Герасим и после того решился взять жребий. На жребии значилось: «остаться в обители». С благодарением принял Герасим решение своей участи и остался в обители навсегда.
В некоторых трудах, посвященных иноку Герасиму, его называли иеросхимонахом, - не означало ли это, что в конце жизни, приняв схиму?!
В 1699 году его уже не было в живых, потому что на странице одной книги, хранившейся в 19 веке в Смоленской церкви города Краснослободска, исследователи обнаружили надпись, гласившую, что «лета от Адама (то есть от сотворения мира. – С.Б.) 7207 (1699) марта… продал Краснослободского уезда Спасской пустыни игумен Филарет с братиею в Предтечеву монастырю в двор; взяли восемь рублей». Следовательно, уже тогда пустынь возглавлялась другим человеком. Блаженная кончина старца наступила около 1700 года, лет за семь до основания предреченной им Саровской пустыни. Больше ничего не известно о кончине Герасима; он умер, должно быть, так же одиноко, как и жил.
Старец Герасим, устроив земельные дела, нисколько не улучшил бытовое положение братии и оставил в стороне проблемы строительные, которые в 1702 году попытался было решить игумен Филарет за счет погашения задолженности государства по выплатам денег вместо хлебной и овсяной руги. При Филарете заметную роль играл казначей старец Герасим, которого нельзя отождествлять с подвижником Герасимом, хотя по возрасту знаменитый пустынник в начале 18 столетия вряд ли перешагнул бы семидесятилетний рубеж. Отшельник никогда не согласился бы на сугубо меркантильную и достаточно беспокойную должность казначея; кроме того, в 1706 году казначей Герасим ездил в Москву и Петербург хлопотать перед духовными и светскими властями за пустынь, а на такое путешествие аскет и постник не решился бы. Подвижник Герасим действительно к тому времени пребывал уже в лучшем из миров.
С игуменом Филаретом (последний раз он упоминался в 1707 году) тоже много неясностей: дело в том, что авторы ряда публикаций перепутали его со строителем Филаретом, который жил в пустыни двадцать лет спустя. Ставление на должность строителя Филарета помечено 29 января 1725 года. О том, что происходило между двумя Филаретами, известий сохранилось мало. Вообще-то понятно что: как все монастыри Петровского времени, Спасская пустынь прилагала большие усилия, чтобы уцелеть. Настоятелям первой половины 18 века выпала незавидная участь противостояния государству, стремившемуся наложить интердикт даже на нищие иноческие общины. В числе тех, кто принимал на себя удары правительства, был и строитель иеромонах Власий, помеченный в бумагах за 1721 год. В чреде настоятелей следующая любопытная фигура – строитель Варлаам, который в 1737 году, устав от бесплотного поиска средств на содержание штата, поехал в Москву, в Синод, проситься на вакантное место игумена Абросимовского Николаевского монастыря. Братия отпустила своего руководителя с миром, более того, снарядила вместе с Варлаамом делегацию во главе с монахом Ионой Прокофьевым. Посланцы пустыни поехали просить себе в настоятели иеромонаха Московского Новоспасского монастыря Герасима. Это событие весьма показательно: Спасо-Преображенская обитель стремилась заполучить себе такого руководителя, у которого имелись обширные связи в столицах. При всей замкнутости жизни краснослободские иноки тем не менее хорошо знали монашеский мир России: они отправились в путь, точно определив выбор. Не такой уж и закрытой была Спасская пустынь, если приметила себе будущего начальника аж в Москве!
Синод 16 июня 1737 года постановил: «Герасима о его желании быть настоятелем означенного (Спасо_преображенского. – С.Б.) монастыря, а также архимандрита Новоспасского монастыря с братиею спросить, не имеется ли на Герасиме какого пороку и казенного начету, затем узнать доподлинно о Варлааме, где он обретается, равно навести надлежащую справку о Преображенском монастыре и предложить к рассмотрению». Ну, где находился Варлаам, установить было нетрудно, - здесь же маялся, в коридорах духовного правления, дожидаясь решения своей судьбы. Его в итоге отозвали из Краснослободска, иеромонаху Герасиму, с которым, очевидно, имелась предварительная договоренность Ионы Прокофьева, поменять местожительство не удалось: вместо него в 1738 году в Краснослободск прибыл иеромонах Флавиан, возглавлявший Спасову пустынь целых двадцать лет. Флавиан построил Успенскую церковь, насколько смог обновил кельи, - словом, вполне использовал поблажки Елизаветинской эпохи. После его кончины в 1758 году настоятельствовал игумен Маркел, в 1759-м – казначей Макарий, в 1760-м – игумен Исаакий, в 1761-м – игумен Иероним. Откуда такая чехарда – понять можно: в эти годы происходило энергичное перемещение монашествующих по всей Тамбовской епархии. Дело в том, что восстановление в 1758 году архиерейской кафедры в Тамбове сопровождалось тотальной проверкой всех приходов и монастырей. Епископ Пахомий (Симанский) начал с разбора белого и черного духовенства, и этим он доставил клировым служителям немало неприятностей. Под епископский суд и расправу попали десятки священнослужителей, за которыми архиерей нашел какие-то грехи. Многие священники и монахи ушли в соседние епархии. Спасо-Преображенский монастырь оказался среди тех, коих владыко не жаловал. В 1764 году, как уже отмечалось, краснослободских монахов из упраздненных обителей он на месте не оставил, а перевел в Наровчат, хотя мог бы отдать их под начальство спасского настоятеля: Сканов монастырь находился отнюдь не в лучшем положении, чем Спасо-Преображенский – и тот и другой попали за штат.
Игумен Иероним тоже продержался всего год. Его судьба достаточно драматична: в 1759 году он одновременно исполнял обязанности игумена Тамбовского Казанского монастыря и эконома архиерейского дома. Потом владыко Пахомий, недовольный действиями своего ближайшего помощника, объявил Иеронима больным и отправил его на покой в Саровскую пустынь в «число братии», то есть простым монахом. Через полгода он вызвал «выздоровевшего» игумена назад в Тамбов и тут же отправил его в Краснослободск настоятелем. Какие неприятности ожидали Иеронима дальше – он и сам предугадать не мог, но за него вступился член Синода архиепископ Крутицкий Амвросий, забравший попавшего в немилость игумена к себе в Москву.
Вместо Иеронима епископ Пахомий прислал в Краснослободск игумена Трегуляева монастыря Евфимия, возраст которого уже подходил к девяноста годам. На что доброе годился столь глубокий старик? Положение в монастыре складывалось аховое, даже службу в храме вести стало затруднительно из-за отсутствия иеродиаконов. Евфимий срочно выписал иеродиакона из Трегуляевой обители, но тот, не выдержав сурового спасского устава, вскоре сбежал назад. Евфимий скончался в 1773 году, не дожив немного до ста лет. Следующие два десятилетия прошли сумбурно: настоятели продолжали меняться часто, в братство проникали не совсем порядочные люди, сами строители не всегда относились к делу добросовестно. Но ядро общины, несколько старцев, продолжали следовать настойчиво прежним установлениям. Строитель иеромонах Паисий вступил в должность в 1773 году, но вскоре, испугавшись пугачевцев, покинул Краснослободск. Вместо него следующие четыре года правил иеромонах Иона, не получивший официального утверждения в ранге строителя. Иона постриг нескольких иноков «противно уставу и узаконениям» и за это был сослан в Чернев монастырь. Иеромонахи Досифей и Виктор ничего нового не прибавили ни в духовном, ни в материальном плане, наоборот, при них заметно ухудшилось внутреннее устройство общины. В 1785 году в Пасо-Преображенский монастырь прибыл строитель Варфоломей, из воспитанников Сарова. Его хватило на три года. Варфоломей происходил из семьи соборного протопопа города Троицка. Служил в армии полковым и генеральным писарем, в отставку вышел офицером. Не видя смысла возвращаться домой, в Троицк, он поступил в монахи Саровской пустыни. В 1785 году краснослободские иноки остановили на нем свой выбор, духовная консистория согласилась на переезд Варфоломея в Спасо-Преображенский монастырь. Когда прибыл на архиерейскую кафедру епископ Феофил, спасский настоятель, не нашедший общего языка с владыкой, был вынужден отказаться от руководства чернецами и вернуться в Саров. В 1788 году его заместитель строитель Мелетий, в свою очередь смещенный через два месяца. В Сарове Варфоломей, определенный келарем в хлебню, трудился на этом поприще недолго. «Жизни был хорошей, но слабого сложения», - написал о нем собрат-монах. Из-за тяжелой и мучительной болезни строитель Варфоломей получил другое послушание, посильное – переписку рукописей и беловое ведение деловых книг. Здесь пригодился ему богатый писарский опыт. По его тетрадям в храмах Сарова служили еще в 19 веке. Умер бывший глава Спасской пустыни 22 сентября 1804 года.
Хотя строитель Варфоломей сумел очистить штат обители от случайных лиц, а Мелетий начал было поправлять хозяйство, владыко Феофил судил по-своему: он предпочел отправить в Краснослободск сначала деспота Иоанникия, потом тирана Иону, что закончилось двумя бунтами и призванием саровского иеромонаха Геннадия.
Строитель Геннадий
Строителю Геннадию досталась расстроенная община, доведенная до самого настоящего нервного срыва и пошатнувшаяся экономика, впавшая в хронический кризис.
Надо было предпринимать нечто радикальное.
И Геннадий начал с себя. Он происходил из богатой купеческой семьи, деньги у него водились, но при постриге в монахи Саровской пустыни он вложил в монастырскую казну только часть наследства. Остальные деньги он сохранил неприкосновенными, как будто заранее знал, когда придет их час и на что они пойдут.
Необычный он все-таки был человек, строитель Геннадий! Прибыв в полуразвалившийся монастырь, он за собственный счет перестроил его полностью, да не в дереве, а в камне. Когда своих денег не хватало – искал и находил благотворителей и жертвователей. Он вложил в Спасо-Преображенскую обитель все, что у него было – деньги, труд, здоровье, половину жизни, а умер вдали от выпестованного им братства в полной нищете.
И какая неудача постигла его в самом начале настоятельства! Впору руки опустить. Дело было так. Строитель Иона, пользовавшийся поддержкой епископа Феофила, задумал сложить в монастыре каменный собор. Владыко к просьбе настоятеля отнесся с пониманием и подписал 11 феврала 1792 года благословенную грамоту, в которой дал разрешение «вместо имеющейся в оном монастыре деревянной Спасо-Преображенской с приделом Казанския Богородицы церкви построить вновь церковь Божию каменным зданием в то ж именование на другом близ оной той церкви месте, по чину грекороссийскому». Старый деревянный храм епископ предписал продать, что и было сделано, когда нашелся покупатель – приход села Хлыстовки. Выдавая документ, Феофил оговорил несколько условий, контроль за исполнением которых возложил на Краснослободское духовное правление. Новый собор, как считал епископ, следовало поставить или вплотную к прежнему, или даже на старом месте, что совершенно естественно и объяснимо, ибо при этом оставались нетронутыми келейные избы. Переносить их на другое место – значит нести дополнительные расходы. Второе условие, поставленное владыкой, касалось внутреннего оформления храма: «… по построении оную церковь с приделом, иконостасом и святыми иконами, в числе коих старых и разномерных, также и нескусно писанных, каковых именным блаженная и вечная слава достопамятныя памяти Государыни Императрицы Елизаветы Петровны высочайшим указом, состоявшимся февраля 7 дня, писать запрещено, в той церкви отнюдь бы не было. Иными словами, монахам следовало сделать не только современные иконостасные рамы, но и заказать полный комплект икон живописцу, имевшему академическое образование. Пресловутый указ императрицы Елизаветы Петровны на протяжении почти века служил препоной для возрождения византийского стиля иконописания, - процветала завезенная еще Петром Великим мода на европейское церковное искусство. Вместо русских ликов художники писали адаптированных к православным вкусам католических мадонн. Именно это и повелел сделать владыко Феофил – создать в соборе иконостас в духе петербургского барокко.
А как же быть со старыми иконами, накопленными монастырем за полтора столетия, и прежде всего с чудотворной Казанской? На этот счет епископ ничего не писал, ибо и без архиерейского слова монахи с древними святынями не расстались бы никогда.
Третье условие касалось благолепия службы: в новый собор следовало купить «непременно шелковые облачения» и «книги всего церковного круга новоисправные», в первую очередь напрестольное Евангелие, букварь и духовный регламент, то есть свод узаконений, касающихся положения церковников в государстве.
В конце концов владыко Феофил озаботился тем, чтобы осовременить монастырь и не дать ему закиснуть в отживших временах.
Главное, все пожелания архиерея пошли прахом. Строитель Иона заложил собор и начал поднимать стены, но он не завершил работу, ибо вскоре покинул монастырь. Прибывший вместо него Геннадий, обнаруживший, что казна пуста и зодческое начинание совсем не подкреплено финансами, пустил в дело свои деньги и продолжил кладку. В 1795 году здание было подведено под крышу, но однажды на рассвете монахов разбудил страшный грохот: когда люди выбежали из келий, они собора не увидели. Он лежал у их ног грудой обломков. Зодчие, а вслед за ними каменщики допустили просчеты, фундамент дал осадку – и стены упали. Но краснослободцы увидели в этом происшествии другое: храм не устоял из-за непочтительного отношения Ионы к мощам праведного старца Герасима, похороненного возле алтаря старого собора. Иона, продавший церковь в сельский приход, спланировал строительную площадку так, что углом она задела могилу знаменитого отшельника. Как быть? Настоятель распорядился перенести склеп на несколько саженей вправо; тогда же по случаю открыли гроб и увидели, что мощи старца за сто лет не истлели, а это – знак святости. С тех пор если паломники и заглядывали в Пасо-Преображенский монастырь, то в первую очередь для поклонения нетленным останкам инока Герасима, перенос могилы которого люди и посчитали причиной архитектурной неудачи настоятелей – Ионы и Геннадия.
Получив прискорбное известие, епископ Феофил 24 августа 1795 года повелел упавшие стены разобрать и ждать последующий распоряжений. Год спустя архиерей разрешил возобновить строительство, но с изменениями – вместо одного придела следовало сделать два, Казанский и Родество-Предтеченский. На сей раз настоятель Геннадий перепланировал площадку и перенес собор немного в сторону с таким расчетом, чтобы склеп с останками старца Герасима оказался внутри здания.
Нужны были деньги. Двадцать тысяч рублей, вложенных в казну настоятелем, почти растаяли. Геннадий за несколько лет совершил целую серию поездок в Москву, к людям, которые помнили его родителей. Московское купечество расщедрилось и выделило обители достаточно много средств – за раз Геннадий привозил из столицы до десяти тысяч рублей.
Много это или мало – суди сами: годовой доход монастыря редко превышал сто рублей. В 1798 году монахи получили через епископа Нижегородского Вениамина единовременное пособие от государева двора – 300 рублей. Экий праздник получился! Других подачек от империи краснослободские чернецы не видывали. Правда, сами жители уездного города, испытывавшие к строителю Геннадию глубокое и искреннее уважение, в стороне от нужд монастыря не остались: кое-какие деньги на храм они собрали, и пусть взнос оказался небольшим, он свидетельствовал об изменении отношения Краснослободска к своему иночеству.
Пока поднимался собор, настоятель сумел заложить и построить два каменных корпуса келий с западной стороны комплекса. Сначала корпуса были одноэтажными, позднее один из них дополнился вторым этажом, так как население монастыря быстро пополнялось наемными работниками. Между этими зданиями Геннадий оставил большой проход – здесь, по его замыслу, должна была подняться колокольня со святыми вратами. Сдается, настоятель вошел во вкус и без зодчества свою жизнь уже не мыслил. Он строил беспрерывно двадцать лет подряд – и создал ансамбль, которым потомки могут гордиться.
К концу 1799 года собор «от доброхотного подаяния пришел в совершенное окончание». В декабре в монастырь прибыл епископ Вениамин (в эпоху Павла Первого Краснослободск временно попал в ведение Нижегородской епархии), осмотрел храм и 31 декабря уже в Нижнем Новгороде подписал благословенную грамоту, в которой поручил освятить собор самому настоятелю Геннадию по мере готовности отделки интерьеров. Первым Геннадий освятил Казанский придел (в 1801 году); задержка произошла из-за того, что живописные работы заняли достаточно много времени, да притом, как кажется, настоятелю пришлось делить доходы между отделкой собора и прочими архитектурными нуждами: в монастыре строительство не останавливалось ни на час. Второй придел, Предтеченский, был освящен только в 1804 году, а несколько месяцев спустя строитель Геннадий закончил и освятил главную церковь во имя Преображения Господня. Таким образом, на возведения Спасо-Преображенского собора ушло в общей сложности 13 лет, считая с его закладки иеромонахом Ионой.
Описать детально, как выглядел собор, возможности нет: в распоряжении автора имеются только такие видеоматериалы, которые позволяют делать разве что самые общие выводы. Мне представляется, что иеромонах Геннадий взял за образец главный храм учительской обители – Саровской пустыни, поэтому возвел пятиглавым и в смешанном стиле: барокко уже уступало место классицизму, но сохраняло еще свое влияние на эстетический облик здания. Имеется следующее описание СОБРа, составленное скрывавшимся под псевдонимом «Богомолец» паломникам: «Через отворенные ворота вошел я на обширный монастырский двор, кругом которого стоят, примыкая одна к другой, братские кельи, а посреди двора возвышается массивный храм с высокою крытою папертью. Храм этот именуется летним собором и построен около ста лет тому назад… Высокое крыльцо и паперть ведут к западным дверям храма; здесь глядят со стен строгие лики святых, преимущественно иноков, изображенных во весь рост и как бы стоящих на страже «дома Господня». Внутри храм довольно обширен и даже величествен; он украшен по стенам живописью и осенен высоким светлым куполом, из которого спускается на цепях старинное большое паникадило. В храме три престола; иконостас в центральной, главной части храма высокий, в несколько ярусов, старинного стиля и украшен позолотой, а алтарь при нем обширный, светлый, с широкими царскими вратами. В правом приделе, в иконостасе установлена за стеклом древнегреческого письма икона Божией Матери Казанской; икона невелика, украшена сребропозлащенной ризой со стразами и зелеными каменьями, и врезана в другую, больших размеров икону, также облеченную ризой, с изображением святителей, как бы подъемлющих на своих руках всечестную икону Царицы небесной. Эта икона весьма древняя; она современна монастырю, а может быть и старше его, -почитается всеми за чудотворную, вследствие чего часто служат молебны…» В этом же приделе стояла часовенка, из которой шел ход в склеп с гробом иеросхимонаха Герасима. В другом месте очерка Богомолец отметил, что в ясный день «из окон высокого купола спускался на середину церкви поток ярких солнечных лучей, сверкавших на старинном паникадиле». Из этого текста, наполненного экспрессией и духовным порывом, можно вычленить некоторые вполне конкретные данные о конструкции собора. Четыре главы храма были глухими, то есть снабженными ложными окнами, а центральная – световой. Возможно, оконные проемы имелись и в куполе, что внешне оформлялись люкарнами. Квадратный в плане собор с западной стороны имел короткий одноэтажный пристрой, где размещались Казанская и Предтеченская церкви. Основной объем, с престолом во имя Преображения Господня, смотрелся как башня; этот эффект усиливался от того, что храм стоял на высоком цоколе (иначе откуда могла появиться паперть, которая вела к располагавшимся на приличной высоте дверям, и как иначе объяснить «светлость» склепа инока Герасима, если не наличием больших окон в полуподвальном помещении, где стоял гроб). Аналог слишком прозрачен, следовательно, можно предположить, что паперть выглядела как крытый портик, покоящийся на рядах дорических или ионических колонн.
Итак, собор сначала поднимался уступами вверх – от крыльца к паперти, от паперти к фронтонам, от фронтонов к барочным главам, а затем стремительно соскальзывал к полукруглой аспиде. Хороший вариант: в очерченном по линейке дворе звучал мажорный аккорд из несколько другой оперы. Зодчие добавили в ранжир классицизма немного оптимизма – и оживили педантично скроенное внутреннее пространство монастыря куртуазной нотой, оказавшейся более чем уместной в такой ситуации. В конце 19 века по каким-то причинам было капитально реконструировано пятиглавие, при этом и центральная, и угловые восьмерики были уменьшены в массе. Остается предположить, что по сводам пошли трещины, отсюда и желание облегчить давление на глав.
Складывалось еще одно впечатление, но уже касавшееся самого строителя Геннадия: ему не давало жить спокойно великолепие Саровского монастыря, в котором он вырос как инок и как организатор монашеского общежития. После благоустроенной, богатой и благолепной Успенской пустыни иеромонах Геннадий попал в убогую обитель, в которой плетень считался эстетическим чудом, - тут поневоле падешь духом. Или наоборот, вдохновишься созидательной идеей. Строитель Геннадий предпочел второй путь, поэтому он и стремился создать в Краснослободске нечто подобное Сарову, благо место располагало к гармонии природы и архитектуры. За настоятелем и чернецы потянулись: несмотря на все сложности эпохи реконструкции, никаких внутренних проблем в монастыре не возникало, все его обитатели работали на одну идею, стремились к одной цели.
Продолжение в части 3 (жмем на ссылку)
|
