"...Уйдя из университета, я поступил главным механиком в трест «Мордовмелиорация». Это была солидная организация, обещавшая квартиры своим сотрудникам. Главным инженером там работал Арнольд Алексеевич Лигонен. Он был тактичным по мордовским представлениям человеком. Он относился ко мне очень уважительно и ценил моё образование. Я долго не задержался в системе мелиорации, потому что мне не понравился сам её принцип. Советская система мелиорации занималась освоением огромных средств, выделяемых на улучшение земель. В каждой ПМК находилось множество образцов современной техники: мощные бульдозеры, скреперы, кусторезы, экскаваторы и земснаряды. Все эти машины, на мой взгляд, использовались во вред природе. 

Изучив то, чем занимается трест, я сказал Лигонену, что в этой работе мало пользы: − Разве можно осушать поймы рек? Лигонен ответил: − Сейчас осушаем, потом начнем обводнять – на наш век работы хватит. Несмотря на высокую зарплату и скорое обещание квартиры,в душе у меня было неспокойно. Каждый день я выходил на работу с тяжким грузом на сердце. Когда я пришёл увольняться, начальница отдела кадров мне сказала: − После первой же составленной вами бумаги я поняла, что вы у нас долго не задержитесь. Так оно и вышло. В нашей организации работают люди, не задающие лишних вопросов.

Жена Анна работала в автоуправлении, и через неё я узнал о вакансии главного инженера в Краснослободском автотранспортном предприятии (АТП). Вакансия образовалась из-за того, что в район был назначен новый первый секретарь райкома и сразу решил поменять руководителей ключевых предприятий, а по сложившейся практике вместе с директором АТП уволился и главный инженер. Когда я узнал, что новый первый секретарь Краснослободского райкома – мой старый знакомый, то я сразу же написал заявление и выехал в Краснослободск.

Главный инженер автоуправления. Краснослободск находится в ста километрах от Саранска в сторону Москвы на высоком берегу реки Мокши. Город мало изменился за годы советской власти. Большая часть горожан держали домашний скот и косили сено. Лишь на окраине города – в Микрорайоне – строились современные кирпичные дома. Одним из главных предприятий города было АТП. Там имелось 20 автобусов, 170 автомобилей, 65 прицепов, большая автомастерская, котельная, водное хозяйство в Старом Авгуре, автовокзал и заправочные станции. Работало в хозяйстве около 400
человек.

Предшественником Краснослободского АТП была авторота. После войны из воинских частей в сельские районы направляли колонны для вывоза хлеба, картофеля и других продуктов сельского хозяйства. В 1948–1949 годах эти колонны оставили в райцентрах, а потом преобразовали их в автохозяйства. Наследуя военные традиции, на краснослободском АТП хорошо был поставлен учёт, контроль, дисциплина и трезвость. Особенно трезвость. Если и можно было обнаружить выпившего, то это был какой-нибудь начальник среднего звена, а не рядовой шофёр или слесарь. Поскольку в Краснослободске даже при социализме была безработица, то у автохозяйства была возможность выбора сотрудников. Даже пришедшие на работу в состоянии «после вчерашнего» могли быть уволены. Когда нам прислали парторгом бывшего начальника милиции, вышедшего на пенсию, он удивился: − Никогда бы не поверил! За несколько месяцев ни разу не видел на территории АТП ни одного человека, хотя бы чуть-чуть выпившего. Как же вам удается такую ораву здоровых мужиков держать в узде?

Итак, после беседы у первого секретаря райкома КПСС Ивана Ивановича Клочкова в 38 лет я стал главным инженером большого предприятия, не имея опыта руководящей работы. До прихода нас с Веселовым дела АТП шли ни шатко ни валко. Водители не любили брать в рейс прицепы. Из 65 прицепов в рейс выходило только 5–6. Множество машин простаивало по легко устранимым причинам. Водители поздно выезжали и рано возвращались с линий. Не было подменных шофёров, поэтому некоторые исправные машин простаивали: кто-то заболел, кто-то отпросился по личным вопросам. Было множество лазеек, чтобы не выходить на работу: за бутылку диспетчеру можно было спокойно прогулять рабочий день, а за бутылку механику можно было заехать в мастерскую на фиктивный ремонт и проспать в кабине весь день. Коллектив лихорадило из-за плохого отношения начальства. Прежний директор проводил совещания с использованием нецензурных слов. Если ему что-то не нравилось, то он мог публично отчитать любого сотрудника и назвать его ничтожеством. Людям это не нравилось, но сделать они ничего не могли из-за круговой поруки начальства. Однажды кто-то послал жалобу в обком партии, из обкома её переслали в райком, а из райкома – директору, чтобы он навёл порядок. Директор быстро разобрался с жалобщиком и доложил, что никаких негативных фактов не обнаружено.

В первый же день я столкнулся с дикими обычаями. Зашёл я в магазин при АТП, чтобы купить пачку сигарет. Передо мной стояла небольшая очередь. Пока я приглядывался к небогатым витринам, очередь куда-то исчезла. Я в недоумении спросил продавщицу: − А где люди, которые стояли передо мной?
− Так они вышли. − А почему? − Так принято. Когда отоваривается начальство, все должны немедленно покинуть магазин. − А кто это придумал? − Начальство. Я потребовал немедленно открыть дверь, впустить покупателей и забыть этот дурацкий обычай, унижающий человеческое достоинство.

На следующий день ко мне в кабинет зашёл слесарь и рапортовал: − Владимир Петрович, молотобоец Сенькин пришёл на работу выпимши. − Интересно, а вы кто такой? − Я докладываю начальникам, где какой непорядок. − А это что, входит в ваши обязанности? − Нет, это меня просили делать на общественных началах. − Ну так вот, − говорю я ему, − в ваших услугах я не нуждаюсь. Я сам знаю, что происходит у меня на предприятии. А сейчас идите и скажите заведующему мастерскими, что вы прогуляли 20 минут рабочего времени. Пусть он вам их не оплачивает. Не следует тратить рабочее время на пустяки.На следующий день этот энтузиаст подал заявление об увольнении по собственному желанию.

Через несколько дней на работе с лёгким запахом перегара появился техник по учёту транспорта. Я почувствовал это, зайдя в диспетчерскую. Я вызвал фельдшера, который подтвердил мои предположения. Пришлось отстранить его от работы и попросить написать заявление об уходе, в противном случае я обещал уволить его по статье за пьянство. На это он мне ответил: − Вы не можете меня уволить без разрешения уполномоченного КГБ, потому что я являюсь секретным сотрудником по наблюдению за предприятием. Я попросил секретаря связать меня с этим уполномоченным и сказал в трубку: − У меня сидит техник по учёту автотранспорта в состоянии алкогольного опьянения и говорит, что я не могу его уволить без вашего разрешения. С другой стороны трубки мне ответили после паузы: − Можете его уволить. Так мы расстались с ещё одним активистом предыдущей администрации.

Начальником эксплуатации я назначил бывшего власовца Ерошкина. Во время войны он попал в плен и в концлагере вступил в армию генерала Власова. После войны он отбыл положенный срок и вернулся домой. Ерошкина часто оскорбляли и за глаза называли «фашистом». Местные власти считали, что он
может претендовать разве что на место разнорабочего или вахтёра. Секретарь райкома партии по идеологии Комарова, когда узнала, что Ерошкин получил такую высокую должность, пришла в ярость: – Владимир Петрович, как вы могли? Ведь он же предатель! Я ответил, что назначил его не за то, что он служил у Власова, а за энергичность и трезвость, что не часто можно было встретить. Когда Ерошкин умер в 2009 году, в газете «Красная Слобода» в некрологе написали просто «ветеран Великой Отечественной войны», и в этом была вся правда.

Я запретил использовать квалифицированных специалистов на разгрузке угля и уборке территории и поручил экономисту разработать условия организации и оплаты труда с точки зрения здравого смысла. Плановики сразу же мне подсказали, как нужно изменить расценки, чтобы водители стали охотней цеплять прицепы. Через неделю после введения новых расценок кладбище прицепов исчезло. Прицепов даже стало не хватать всем желающим. В карьере за Старым Синдровом дорожники оставили старый прицеп. Наши шофёры заметили это и сразу же его угнали. В мастерской они отремонтировали и перекрасили его до неузнаваемости. Затем они нанесли на борта номера со старого списанного прицепа и стали его использовать. Через месяц главный инженер ДРСУ позвонил мне и сказал: – Владимир Петрович, пропал прицеп. Я подумал, что кроме ваших некому. Я дал команду вернуть прицеп, о котором даже понятия не имел, и шофёры отвезли его на старое место.

Через шесть месяцев после назначения нас с Веселовым коллектив впервые получил премию по итогам работы. Главной проблемой были запчасти, которые нам выделялись централизованно и которых всегда не хватало. Я предложил ремонтникам попытаться делать запчасти в мастерской. У вулка-
низаторщика хорошо получалось формовать из сырой резины различные автомобильные прокладки и затем нагревать их до необходимой температуры. За это он получал премиальные. Для того чтобы приобретать дефицитные запчасти, мы придумали сложную схему обналичивания денег. Сам начальник
снабжения организовал доставку дров из леса и продажу их населению. На вырученные деньги приобретались запчасти в магазинах. Он завёл для этого особую книгу прихода и расхода. Всё было сделано настолько скрупулезно честно, что ни одна комиссия не смогла обвинить нас в нарушениях.
Первый секретарь И. И. Клочков как-то поинтересовался: − Володя! АТП очень быстро набирает обороты. По опыту я знаю, что кроме квалифицированного руководства в наших условиях требуются ещё и некоторые неявные мероприятия.

Я признался, что мы либо сами производим запчасти, либо приобретаем их за наличный расчёт. Клочкова двойная бухгалтерия не обрадовала, и он сказал, что раз без этого нельзя обойтись, делать это нужно очень осторожно. На прорыв АТП сразу же обратил внимание комитет народного контроля. Его инспекторы понимали, что мы делаем что-то не по правилам, но не могли понять, что именно. Отношения с председателем комитета народного контроля сразу же обострились, потому что я запретил пропускать сотрудников комитета на территорию АТП на автомобилях. Они негодовали и обращались на меня с жалобой к Веселову, но успеха не имели. На бюро райкома КПСС председатель райисполкома, как говорится, покатил на меня бочку: − Голованов совсем обнаглел. Хозяина района не пускает на предприятие! Я ему ответил: − В автохозяйстве ведётся борьба с воровством. Воруют зеркала, подфарники, светоотражатели, стоп-сигналы и т. д. Поэтому я полностью закрыл территорию для посторонних автомобилей. Я думаю, что любому человеку нетрудно выйти из автомобиля и пройти от стоянки до конторы. Мы под стоянку приезжающих специально выделили территорию и заасфальтировали. В этом меня поддержал И. И. Клочков. После этого местное начальство стало редко заезжать в наше АТП.

Верстаки и стаканы. Когда я пришёл работать главным инженером, то увидел в мастерских такую картину: большинство рабочих бесцельно блуждали по цеху, как лунатики, и чего-то искали. Выяснилось, что у тридцати ремонтных слесарей нет собственных рабочих мест и инструментов. Понадобился, например, слесарю ключ на 14 − он идёт в инструменталку и спрашивает его, кладовщик записывает в журнал учёта, даёт ему расписаться и лишь затем выдаёт ключ. Понадобился новый ключ – слесарь снова идёт в инструменталку. Поэтому на складе всегда была большая очередь. Я спросил у мастера: − Почему не выдать каждому слесарю комплект ключей? − Так они же всё с***т, в смысле растащат, – ответил мастер. − А так они растаскивают рабочее время, а оплата повременная. Я поехал в Саранск на завод и заказал 35 верстаков с комплектами инструментов. Каждому слесарю был установлен собственный верстак с тисками, а в ящиках под замками находился набор ключей. Каждый слесарь расписался о своей ответственности за рабочее место. После этого я заметил, что слесари стали ходить с гордо поднятыми головами.

Однажды на работе мне захотелось пить. Я спросил у вахтёра, где находится питьевая вода. Он показал мне исторический кран у столовой, который меня поразил своим страшным видом. К трубе была прикована на цепи тяжёлая кружка, выточенная на токарном станке из грубой углеродистой стали. Прежде чем
выпить, нужно было смыть со всей этой конструкции ржавчину.

Я приказал снабженцу выписать на базе 500 маленковских стаканов. Их стали выставлять на полочку около питьевого крана, который несколько отчистили. Инструментальщик должен был следить, чтобы на полке было всегда пять стаканов. В первую неделю утащили 300 стаканов – каждый шофёр счёл долгом взять стакан в машину, а кто-то, наверное, прихватил и домой. Но инструментальщик продолжал каждый день выставлять на полку ровно пять стаканов. В следующую неделю пропало ещё 100 стаканов, но в пятницу инструментальщик с ликованием доложил, что стаканы перестали пропадать и даже начали возвращаться. В следующие дни стаканы продолжали возвращаться, и инструментальщик уже убирал лишние с полки. Когда я увольнялся, стаканы у инструментальщика ещё не перевелись. Позже я узнал, что их хватило на три года, а потом понемногу докупали.

Мне сразу же выделили новую двухкомнатную квартиру в микрорайоне, куда я перевёз всю семью. Эта была наша первая отдельная квартира, в которой собралась наша семья из четырёх человек. Дом был современный, из белого силикатного кирпича, но отапливался дровами. Работал я по 11–12 часов в день, приходил домой, ужинал и сразу засыпал.

Опытная станция. На мне тяжёлым грузом висела работа над диссертацией. После моего отъезда в Краснослободск мой друг Александр Лещанкин защитил свою диссертацию, и мне следовало тоже думать о защите. В отпуске я ездил в Москву в ВСХИЗО, где сообщил о содержании диссертации. Её в основном одобрили и дали рекомендации по дальнейшей работе. Академик М. Н. Сабликов обратил внимание на несоответствие темы диссертации моему месту работы: − Есть опасение, что членам диссертационного совета это не понравится, поэтому, думаю, вам следует сменить место работы. Было бы лучше, если бы вы работали главным инженером совхоза и могли бы заниматься внедрением методов механизации уборки сахарной свёклы в производство.

Вернувшись из Москвы, я начал искать новое место работы, хотя должность главного инженера в Краснослободске мне очень нравилась. Я проработал на ней чуть больше года. Неожиданно в газете «Советская Мордовия» я увидел объявление о конкурсе на вакантное место заведующего отделом механизации опытного хозяйства «Ялга». Я сразу же подал документы и был избран на эту должность. Я снова оказался в Саранске, поселился в общежитии опытной станции, находящейся на выезде из города в сторону Рузаевки, и стал ждать сдачи нового дома, где мне была обещана квартира. Директором опытной станции был ответственный работник Базаров, цыган по национальности. Это был немногословный человек с седеющими висками, не сильно понимающий в сельском хозяйстве, но слово он своё сдержал, и я вскоре получил ордер на новую трёхкомнатную квартиру, куда и перевёз семью. В отдельной квартире закончил диссертацию и встал в очередь на защиту. (ВСХИЗО – Высший сельскохозяйственный институт заочного образования.)

Первым человеком, с которым я познакомился в Ялге, был Василий Фёдорович Бурденков, старший научный сотрудник отдела механизации. Изучив документацию, мы с Василием Фёдоровичем приступили к оборудованию элитного тока для зерна. До этого момента всё зерно в хозяйстве перелопачивалось вручную работниками умственного труда, которых райком пригонял с ближайшего завода. Директор опытной станции Базаров пообещал выбить фонды для приобретения дорогого современного оборудования, и ему это легко удалось. Как оказалось, Базаров в молодости учился на одном курсе с Анатолием Березиным, ставшим первым секретарём Мордовского обкома в 1972 году. Поэтому, как тогда говорили, у Базарова был блат. После монтажа элитного тока вместо сотни пригнанных заводчан в хозяйстве стали обходиться шестью операторами, труд которых сводился к нажатию кнопок.

После этого к нам в опытную станцию зачастили гости, как это называлось, «по обмену опытом». Однажды из ВАСХНИЛ приезжала целая делегация, один из членов которой спросил меня: – Владимир Петрович, последние сорок лет государство не жалеет сил и средств на сельское хозяйство. По количеству тракторов и сельхозмашин мы давно обогнали США. Почему же такая ничтожная отдача, что до сих пор мы закупаем зерно за границей? На эту тему мы много разговаривали с Николаем Николаевичем Орловым, и я мог многое ответить, но вместо объяснений я сказал: – У нас на втором этаже висит доска почёта передовиков сельского хозяйства Мордовии. Всмотритесь в эти лица, и вы многое поймёте. Московский учёный пошёл и минут пять рассматривал портреты, вывешенные там, и потом после долгого молчания ответил: – Спасибо. Я всё понял.

Однажды на площадке перед мастерскими ОПХ «Ялга» мы с Бурденковым обсуждали, какое оборудование можно ещё поставить, чтобы механизировать ручной труд. К нам подошёл парторг Иван Макарович и стал спрашивать, что у нас нового к очередному государственному празднику. Недалеко от нас тракторист возился с косилкой. Увидев парторга, молодой специалист техник Поленов, бывший комсорг колхоза, бросился к трактористу и стал жестикулировать руками и что-то ему объяснять. Мы не обратили на них особого внимания, пока над площадкой не раздалось: – Пошёл на ***! Это в сердцах сказал тракторист, сел в кабину, дал газу, так что, наверное, ведро солярки вылетело в трубу, и поехал в поле.

Поленов подошёл к парторгу и пожаловался: – Вот видите, что у нас делается: хотел помочь советом, а меня грубо оскорбили. Парторг задумался. Я сказал Ивану Макаровичу: – Вы, вероятно, думаете, что вот стоят два умудрённых опытом дипломированных механика и не захотели помочь. А молодой техник сразу бросился к механизатору. На самом деле Поленов был совершенно бесполезен со своими советами. Без его участия тракторист, прекрасно знающий свою машину, давно бы устранил поломку. А Поленов своей некомпетентностью вывел его из равновесия, поэтому тот и послал его подальше, устранил поломку и уехал весь на нервах. Парторг поблагодарил за разъяснение, и вскоре Поленов был назначен секретарём комсомольской организации ОПХ «Ялга».

В июле 1975 года ко мне обратился декан строительного факультета Борис Ефимович Родин с предложением возглавить кафедру начертательной геометрии и черчения в Мордовском университете. Он сказал мне, что за последние годы в университете произошли большие изменения и открылись новые возможности. Я подал документы и был избран по конкурсу. Когда я пришёл в главный корпус, то встретил некоторых старых знакомых, среди которых была Лидия Михайловна Молокова, вернувшаяся из очередной командировки во Францию. Она рассказала, что её бывший ученик Валя Распутин, которого она учила в начале 50-х годов, написал про неё рассказ «Уроки французского». Она прочитала этот рассказ, находясь во Франции. Это стало дня неё большой новостью, и теперь ей пишут письма не только её бывшие ученики, но и те, кто прочитал рассказ.

С 11 августа 1975 года я был назначен руководить кафедрой начертательной геометрии. Кафедра располагалась в огороженном шкафами закутке спортивного зала. На кафедре было одиннадцать женщин и двое мужчин. Когда проректор представлял меня на заседании кафедры коллективу, то первым вопросом был такой: − Владимир Петрович, нам известно, что вы очень требовательный руководитель, вы поменяли всех инженеров в Краснослободском АТП, разогнали отдел механизации в опытной станции, поэтому от имени коллектива мне хотелось бы задать вам вопрос: нам следует всем сразу подать заявления об уходе или выборочно, по вашему указанию? Я удивился: − Я никого не разгонял, я лишь задавал темп работы. Те, кто был согласен с предложенным ритмом, оставались. Кто не был согласен, добровольно увольнялись. Если я и принуждал увольняться, то либо отъявленных пьяниц, либо профессиональных бездельников, а с вами мы сработаемся.

Я начал, как в Краснослободске, и попросил показать место, где можно напиться. Это был кран, торчащий из стены, к которому была прикована цепью старая эмалированная кружка солдатского типа. Я приказал отрезать цепь и поставить полочку со стаканами. На первом приёме у ректора я попросил выделить отдельное помещение для кафедры и три специальные аудитории. Я показал ему детально разработанный план с чертежами будущих помещений. Сухареву понравилась такая проработка вопроса, и он дал команду выделить нам всё, что мы просили. В течение двух месяцев мы оборудовали кабинеты и переселились в новые помещения. Нам удалось перехватить у Рузаевского филиала университета чертёжные столы с кульманами, а в Москве я выбил новейшую копировальную машину. За время моей работы на нашей кафедре впервые в университете были поставлены полированные однотумбовые столы
каждому преподавателю, современные шкафы для одежды, а для женщин – трюмо. Потом ректор Сухарев приводил на экскурсию всех заведующих кафедрами университета и дал им год сроку, чтобы сделать как у нас.

За двадцать лет, прошедшие со времени моего студенчества, Мордовский университет сильно изменился, не только разросся, но в нём возросло и количество блатников. Их было так много, что я спросил доцента, заседавшего в приёмной комиссии, есть ли в университете конкурс или уже всех принимают по блату. Доцент задумался и ответил: – Конкурс есть, но это конкурс среди блата. Например, нужно нам было облицевать главный корпус розовым песчаником – мы приняли сына директора карьера из Крыма, где этот материал добывают. Нужно делать ремонт помещений – мы принимаем сына заведующего базой стройматериалов. Всё это делается в интересах университета. Блатники порой вели себя вызывающе и демонстрировали, что можно ничего не делать и получать хорошие отметки. Таких студентов я относил к категории профессиональных хулиганов. Они редко появлялись на лекциях, о них в деканате знали толь-
ко по звонкам из милиции. Рано или поздно таких отчисляли за академическую неуспеваемость, преподаватели вздыхали с облегчением и о них быстро забывали. Обычно все преподаватели знали, что нужно обращать внимание на тех или иных блатных студентов и не быть к ним чересчур требовательными. Это подрывало веру в справедливость у обычных студентов.

Однажды я стоял на остановке «Партшкола» в ожидании автобуса и туда же подошёл преподаватель кафедры марксистско- ленинской философии в модном вельветовом пиджаке. Мы разговорились от нечего делать, он поймал мой взгляд на его руку с красивыми золотыми часами. Он, осмотревшись по сторонам, гордо сказал: – Нравятся? Студенты подарили! – Как? – не понял я. – Студенты хорошо сдали мне экзамен, всем курсом сбросились и купили часы в благодарность. – И ты смеешь их носить? – Это же от чистого сердца. – Ты же понимаешь, что после этого я руки тебе не подам, – сказал я и пошёл на другую остановку. По пути я думал, что всё сильно изменилось, в годы моей учёбы такое было бы невозможно. Тогда партийные организации технических факультетов на 60 % состояли из студентов, имевших стаж практической работы, которые сразу же бы подняли вопрос о коррупции среди преподавателей на партсобрании. Больше мы не встречались.

Часто после работы я заходил в гости к Николаю Николаевичу Орлову, давно вышедшему на пенсию, и делился своими впечатлениями от нового места. Он проводил время дома, перечитывая библиотеку, иногда выезжая на дачу, где он выращивал сортовые яблоки, которые часто потом дарил знакомым. Николай Николаевич продолжал удивлять меня парадоксальными суждениями о политике, и его предсказания продолжали сбываться.

В апреле 1979 года я уволился из Мордовского университета и получил должность старшего преподавателя кафедры сельхозмашин в Ивановском СХИ. Я некоторое время задержался в Саранске с передачей дел. В конце апреля на кафедру стали заходить преподаватели с гуманитарных факультетов и спрашивать журнал «Наш современник», который я выписывал много лет. Как оказалось, там был опубликован роман Валентина Пикуля «У последней черты», который был сразу же раскритикован кем-то в Москве, после чего быстро пропал из саранских библиотек. В связи с переездом я позвонил на ялгинскую почту и попросил, чтобы «Наш современник» они не клали в почтовый ящик, я сам приду и заберу его с почты. В начале лета я вернулся в Ялгу из Иваново, забрал из поселкового почтового отделения четыре номера «Нашего современника» с романом и отправился в университетскую типографию, чтобы переплести все части в одну книгу. Редакторша типографии, уже наслышанная об этом романе, сказала, что они сделают мне переплёт бесплатно, но отдадут на месяц позже, чтобы самим прочитать. 

Я побоялся, что они его «зачитают», поэтому подошёл к делу, как инженер. Я придумал, как технически должен выглядеть переплёт, и понял, что достаточно просверлить несколько отверстий у корешков страниц, вставить туда болты с гайками и завернуть. Действительно, получилась самодельная книжка, правда, неказистая, но работающая именно как книга. Я прочитал роман, и потом с Орловым мы его долго обсуждали. Он сказал, что роман слабоват и списан с мемуаров, но тот факт, что его почти запретили, говорит о том, что руководители страны уже идентифицируют свой режим с царизмом, поэтому
долго он не протянет, максимум 10–15 лет.

В течение лета я несколько раз возвращался в Саранск и к началу нового учебного года выехал в Иваново, ожидая скорого получения квартиры. Иваново – город своеобразный. Женщин там заметно больше, чем мужчин, и все они какие-то угрюмые, озабоченные и серьёзные. Саранские женщины выглядят красивее, жизнерадостнее, самодовольнее и даже упитаннее. Возле железнодорожного вокзала Иванова стоит памятник революционерке Ольге Генкиной. Я в шутку говорил, что на самом деле это памятник всем ивановским женщинам. Памятник представляет собой женскую голову со вздыбленными волосами и большим носом на высоком постаменте. Если взглянуть на памятник, можно понять, как выглядит типичная ивановка. Потом, когда в Иваново ко мне приезжали гости, я делал им экскурсию по городу и начинал с этого памятника, называя его памятником ивановским женщинам. Это всем надолго запоминалось.

Ивановская область очень бедная. Она находится на песчаных почвах, дающих скудные урожаи. Среди ивановцев часто встречается фамилия Тюрин. Это означает, что предки питались тюрей – хлебом с водой. В Иванове находится много предприятий лёгкой промышленности, зарплаты в которой были небольшими. Лишь при Брежневе зарплату ткачихам подняли: вместо 75–80 рублей они стали получать 250–300. Ивановцы привыкли довольствоваться малым, поэтому были благодарны советскому правительству и редко рассказывали политические анекдоты. Многие ивановцы искренне верили в социалистические идеалы. У них вообще притуплено чувство юмора, и перед тем как пошутить, нужно предупредить, иначе примут за чистую монету.

И ещё ивановцы сильно якают и иногда ёкают. Меня, например, всё время называли «Владимиром Пятровичем», а слово «современный» произносили как «совремённый». Раньше я думал, что это деревенское произношение, но в Иванове так говорили потомственные горожане. Лишь потом из трудов мор-
довских историков я узнал, что предки жителей моего родного села были родом из Кинешемского уезда, то есть из Ивановской области.

Поступив старшим преподавателем на факультет механизации, благодаря методике Николая Николаевича Орлова я достиг относительно высокого уровня преподавания, выше преподавателя рядового сельхозинститута. Ивановцы это оценили и отнеслись ко мне с большим уважением. Когда я выписал, как обычно, 18 наименований газет и журналов, а там подписка происходила через библиотеку, они стали поглядывать на меня с каким-то страхом. Смешно, но некоторые сотрудники института даже заходили на кафедру сельхозмашин под каким-либо предлогом, чтобы взглянуть на «динозавра из Мордовии».

Дело с квартирой затягивалось. Ректор института Юрий Кириллович Свечин обещал предоставить квартиру в течение трёх месяцев в 15 минутах ходьбы от университета, и, конечно же, слово не сдержал. Он сказал мне, что выбить квартиру через горсовет у него не получилось и придётся ждать сдачи институтского дома, строящегося в спальном районе. Несмотря на это, декан факультета А. И. Зуенков потакал моим капризам. Сначала мне хотели выделить квартиру на четвёртом этаже, но я заупрямился. Тогда они подняли жильцов на этаж выше, в том числе и декана ветеринарного факультета, а мне предоставили квартиру на втором этаже, как я и просил.

Больше всего меня поразило то, что в Ивановском СХИ вообще не было блата, в отличие от Мордовского университета. За два с половиной года не было случая, чтобы меня кто-нибудь когда-нибудь попросил о пересдаче экзамена или зачёта. Мне даже доводилось ставить двойки детям, по мордовским представлениям, уважаемых людей. Зав. кафедрой сельхозмашин А. В. Розанов меня даже спрашивал:− Владимир Петрович, неужели сын профессора Иванова такой тупой, что вы поставили ему удовлетворительно? На это я отвечал: − Не тупой, а ленивый. Тупой бы сюда никогда не поступил,
потому что тут нет блата.

В Ивановском СХИ были поразительно прилежные и работоспособные студенты. Я бывал в командировках по обмену опытом в нескольких институтах центральной России, то таких ответственных студентов, как в Иваново, я нигде не встречал. Но из-за того, что сельхозинститут был самым непрестижным вузом города, квалификация преподавателей оставляла желать лучшего. Я даже говорил:− Было бы здорово объединить ивановских студентов с мордовскими преподавателями. В Мордовском университете образованные и доброжелательные преподаватели обслуживают нерадивых, перекормленных и избалованных студентов. В Ивановском СХИ наоборот – высокомерные преподаватели воображают перед порядочными, грамотными и дисциплинированными студентами.

Мне очень нравилось Иваново и Ивановский СХИ, но мне из-за моего характера было трудно простить ректору то, что он не сдержал слово и затянул вопрос с квартирой. Я полюбил ивановцев за их честность, доверчивость и непосредственность, хотя порой любил разыгрывать их. Любимой шуткой была такая. Когда я ехал с коллегами на машине по проспекту Ленина, то как бы случайно останавливался перед гранитной стелой с портретом Леонида Ильича Брежнева. Такой памятник в другом городе был просто немыслим. В Саранске его бы перевернули на следующий день после установки. Монумент состоял из портрета генерального секретаря и мраморных букв, составляющих надпись: «Ивановцы единодушно одобряют и поддерживают созидательные планы КПСС, выдвинутые Леонидом Ильичём Брежневым» – или что-то в этом роде. Я останавливался перед этим монументом, делал вид, что вижу его первый раз, и
с серьёзным видом вслух прочитывал надпись следующим образом: «Ивановцы единодушно одобряют и поддерживают штаны Леонида Ильича Брежнева». Коллеги обычно принимали это за чистую монету и принимались сами читать надпись, а потом пугались моего юмора.

Мой шурин Пётр Максимович Филиппов, один из наиболее хозяйственных и работящих сивинских мужиков, был очень серьёзным и невозмутимым человеком с глубоким чувством юмора. Он заведовал лесопилкой в совхозе, и его любимой присказкой было: «Дайте ложки, дай-те вилки, я – начальник лесопилки». Однажды мне понадобился тёс для дачи, однако частникам совхоз пиломатериал не отпускал. Пётр Максимович сказал, что своим работникам совхоз периодически выделяет лес на строительство, поэтому он может выписать на себя, но ему нужна будет помощь, чтобы распилить его. Мы с ним ударили по рукам, и, когда прощались, я ему сказал: – Петро, как только надо будет ехать пилить тёс, дай мне знать, и я сразу всё брошу и приеду. Пошли телеграмму, каких-нибудь два слова, и я сразу пойму, о чём идёт речь. Я задумался, но ничего быстро не пришло в голову, я посмотрел по сторонам. В будке сидела собака по кличке Меркулав.

– Ну вот, – добавил я в шутку, – хотя бы «Меркулав ощенилась», я сразу пойму. Я сказал так потому, что если бы он, начальник лесопилки, на сельской почте дал телеграмму открытым текстом «Петрович, приезжай за тёсом», то об этом через час было бы известно директору совхоза, и тот бы подумал, что Максимыч продаёт совхозный материал налево. Прошло месяца полтора, и я забыл об этом разговоре. Однажды я вернулся с работы домой и застал домашних со слезами на глазах от смеха. Как оказалась, недавно приходила почтальонша, она с подозрительным лицом вручила им телеграмму и сказала: «Вам пришло какое-то странное сообщение». В телеграмме было написано: ПРИЕЗЖАЙ МЕРКУЛАВ ОЩЕНИЛАСЬ ФИЛИППОВЫ Эта телеграмма ещё долго хранилась в семейном архиве, и всякий, кто её видел, начинал неудержимо хохотать.

Я подумал, что главное в моём характере было чувство справедливости. В течение всей жизни я стремился к справедливости. Ещё в детстве меня приглашали в качестве посредника для разрешения споров. Мне приходилось участвовать в разрешении конфликтов более старших ребят, чем
я сам. Поэтому я шёл и думал, что главное – это справедливость.До весны оставалось ещё полтора месяца.