Завтра будет завтра. Так говорила бабушка. А сегодня надо пропалывать картошку. Вставать на корточки , или на карачки, и пахать, пока не сойдет к горизонту солнце. Именно так бабушка приучала нас к труду истинному. Меня и брата. Огород был огромный, соток десять. Мы ползали по грядкам рядом с бабушкой. Иногда казалось, что глаза от пота уже ничего не видят. И все- таки пахали. Стыдно было сесть на околоток огорода и отдыхать, когда бабушка была все время в борозде. 
Все, кто сегодня рядом с ней, называют ее не иначе, как «старенькой бабушкой». Не бабушкой Катей или Екатериной Ефимовной. Так уж повелось издавна. А какое это «издавно», сами понимаете. Почти век на земле живет человек. Дай ей Бог здоровья.
Деревня, где родилась бабушка, поселилась на большом бугре. Вид с этого бугра до дальнего леса верст семь. Туман, синева внизу, только видно как иногда блестнут на солнце купола в женском монастыре.
Деревня эта издревле называлась Жабье. У кого не спрашивал, никто не знает почему. В советскую эпоху присвоили советское же название — село Пригородное.
А бабушка перед самой войной, Великой и Отечественной, тряслась каждое утро в телеге с товарками, и пахала на торфянниках, километрах в десяти от дома. Уголька было не много, отапливали все торфом. Его сначала добывали, потом сушили. Все делалось женскими руками , мужики, как водится, ходили в бригадирах.
Теперь я знаю, почему у бабушки такие руки, - они побитые и съеденные жизнью, длинною в век.
Она как-то нам сказала: «Работу помню, жизнь — нет». Но сказала не с грустью или сожаленьем, а с достоинством. Не дворянка, простая крестьянка. Однако мудрости у нее хватало для всех. Одаривала.
Детям и внукам своим говорит простые слова: « Жизнь не пачкайте и в добре будете».
А я не могу поверить, что бабушке уже 99 лет. Хотя сидит она рядом на диване в родовом доме. В валенках - и зимой, и летом — ноги, говорит, холодеют. В валенках ходит уже лет десять, если не больше. Но до грядок в огороде еще доходит. И пашет, словно этих лет нет.
Или сидит на скамейке у палисадника. Дом этот строил ее отец Ефим, перестраивал потом сын старший. Была в свое время в этом доме большая печка и палати при ней, где спала и грелась вся кагорта внуков. А бабушка рассказывала сказки. Не русские-народные и известные, а на свой лад и манер.
Одну такую присказку помню наизусть.
«Был у народа царь-государь. Человек никчемный и пустой. Но руководить и командовать страсть как любил. А шут его, придворный Ванятка, осторожно поправлял, как в узде держал. Говорит царь, дескать, народ жиреет, укоротить надо, А шут ему в ответ: батюшка, так и ведь нам от этого спокойнее, голодный человек злой, сытый — счастливый. Царь Ванятку в разнос послал, розгами наказал. А тут народ-то и пришел на лобное место, где Ванятку пороть собирались. Не дали парня в разнос пустить. Отстояли. Тогда царь задумался. И издал указ: слушать народ и собирать большие собрания, чтобы никакой смуты не было».
Знаю, что навело бабушку на этот лад. Перед самой войной собрались они всей семьей скоренько и уехали в Москву — денег подзаработать да и мир посмотреть, шестьсот верст не дорога, а одно удовольствие. Поселились в бараках на Каланчевке ( сегодня это площадь трех вокзалов). Впервые, после каторжного труда на торфянниках, бабушке досталась «престижная» должность буфетчицы в одном привокзальном кабаке. На руках у нее было три сопляка, самой маленькой, Лиде, и полгода не случилось. Муж, Степан, трудился на стройках народного хозяйства. Держались, цеплялись, как сумели. Молились за Сталина, что хлеб давал жевать.
А тут — война, мать родна.. Мужа, Степана, бабушка увидела толко на миг. С Лидой на руках и двумя детьми, которые были постарше, они долго бродили по путям, забитыми воинскими эшелонами, отправляющимися на фронт. Повезло через сутки. Дед Степан выпрыгнул из уходящего состава, из теплушки, поцеловал Лиду и забрался обратно.
Из Москвы с тремя детьми бабушка вернулась в деревню, в Жабье. Был дом, был огород, который должен был прокормить картошкой. Счастья не было. Пришла похоронка. Степан погиб смертью храбрых. Под Воронежем.
-Я, когда похоронку получила, - рассказывает бабушка, - слегла. Крутило меня три дня, трясло. Но встала. Детей кормить надо. Хорошо, старший, Лешка, начал немного зарабатывать по трудодням в колхозе.
Трудодни были изнурительные. Возили зерно на станцию Ковылкино на лошадях, по морозу, за 50 верст. У сына Леши была краюха хлеба в кармане - «на туда и обратно».
Выдюжили. На щах из крапивы и лебеды, на честном слове и вере.
Хотя церковь, которая стояла напротив родового дома, давно большевики порушили, превратили в склад. Но бабушка часть этой веры забрала в дом, икону 18-го века, написанную на трех досках и серебряный крест с одного из куполов. Все это хранится в избе на самом видном месте, красном, как раньше говаривали.
Кстати, о силе веры еще одно слово. Вот что расказала бабуушщка совсем недавно. Уж война давно отгремела, работали все в колхозе «Светлый путь», жизнь потихоньку налаживалась. Сын Алексей и наш с братом отец со службы в армии из Германии привез велосипед и полчемодана иголок для шитья. Иголки продали, дом поправили. И тут напасть — у сестры бабушки тетки Наташи сгорел дом. Осталась только икона из известной нам церкви. Ее просунули из горящего дома через окно. Потом пробовали продвинуть икону в оконный проем. Она никак не пролазила! Стояли все рядом, молились, благодарили господа. Но то, что случилось, никак, как чудом, не называли.
Сижу рядом с бабушкой на диване. Она выпила двадцать граммов кагора и помолодела лет на десять, а то и все двадцать. Она меня спрашивает: «Вовка, а ты как относишься к нынешним нашим царям?»
По Конституции, отвечаю, уважать должен, а так — шута Ванятки на них нет.
-Помнишь, значит, присказку, - бабушка повернулась в красный угол, где висела икона, трижды перекрестилась.
Хорошо ли жила ты, бабушка, свой век?
-Когда по тропинке идешь, вперед надо смотреть. А не то пропадешь. А жизнь — она ведь и не простая. И не сложная. Дал слабину в душе и поминать тебя будут лихом.- бабушка снова крестится. -Идешь вот по борозде картофельной с мотыгой. О чем только не подумаешь. Сразу после войны думы были простые: хватит ли картошки до весны, чтоб детей прокормить. Когда жить получше стали, и думы повеселей пошли. Сколь напрясть шерсти, чтоб всем носки связать, бычка вырастить да мясо продать выгодно, купить старшему костюм да и себе сарафан новый. А теперь по- простому все больше смотрится. Разговариваю с родителями, братьями и сестрами. Думаю о сыне и дочерях, внуках и правнуках. А теперь думаю, что и праправнуков дождусь.
Стали как-то считать почитай самых близких родственников. На шестом десятке сбились. А грустит бабушка от того, что пережила она сына и дочь. 

А я никак не мог поверить, что ей 99 лет.

ВЛАДИМИР КОЗИН

Козин Владимир Алексеевич 

Родился в 1956 году в селе Пригородное, что близ Краснослободска. В школу №1 приняли в 1964 году, в начальных классах учился у Нины Михайловны Швечковой , о которой много позже написал очерк "Учительница" в районной газете "Знамя труда". 
Закончил школу в 1974 году на "отлично", но без медали, и поступил в педагогический институт в Саранске. Педагогом не стал ,так как тянуло на творческую работу. Три года писал заметки в районной газете, потом учился в спецгруппе журналистики в Высшей комсомольской школе при ЦК ВЛКСМ. По окончанию школы был направлен в город Донецк и три года работал в молодёжной газете "Комсомолец Донбасса". 
В 1986 году стал собственным корреспондентом газеты "Комсомольская правда", сейчас - редактор отдела спорта, член редколлегии в той же "Комсомолке". Рассказывал читателям о всех крупнейших спортивных событиях конца ХХ-го начала ХХ1-го веков.
Первую книжку очерков "Легко ли быть первыми" написал в 1988 году. Сейчас пишет сценарии и книги. Из печати вышли две авантюрные драмы "Две сестры" и "В ожидании "Мучителя".