Отца Николая называют часто «наш Батя», и он не обижается: во-первых, называют его так уважительно, во-вторых, называют сослуживцы, с которыми он, будучи спецназовцем, прошел огонь и воду. «До медных труб не дойдет, похоже, – смеется он. – У начальства я никогда в фаворитах не хаживал». Так что обращение это, так сказать, только для внутреннего пользования. Тех же, кто пытается употреблять его, не имея на то права, ждет короткий, но доходчивый ответ: «Не надо, пожалуйста». Понимают, кстати, быстро.

Иногда мы сидим с отцом Николаем в трапезной храма, где он служит. Тогда настоятель может и рассказать пару-тройку историй из своей армейской или же священнической жизни. «А нет большой разницы, – убежден батюшка, – ты и там на войне, и тут. Никакая тут для нашего брата отца не “гражданка” – тут такие бои идут, что страх берет». В этот раз мы и говорили о страхе.

Собака Баскервилей. Кадр из фильма

Отец Николай почему-то сам эту тему поднял за чаем. «Помнишь фильм “Собака Баскервилей”? Хороший ведь! Настоящая такая собака там была – ужас внушала! Бывало, как детьми этот фильм посмотрим, так поджилки и трясутся. Но утешало-то всегда то, что все равно собаку победят, что зло будет наказано, поэтому, как бы это правильно сказать, страха мы не особо боялись. Тогдашний страх был сродни чувству, с которым котенок Гав из мультика со своим другом-щенком на чердак поднимались: “Пойдем, еще побоимся!” Такой страх, между прочим, помогал друзьями стать, над ним даже смеяться можно – я в этом на войне убедился.

Страшно за людей и их деяния, о последствиях они не думают

Я почему про собачку-то эту баскервильскую заговорил: у нас в подразделении была такая же почти. Только по сравнению с нашим чудовищем детище Стэплтона – песик невинный, даже если фосфором намажется и завоет во всю глотку на своих болотах – трясинах Гримпенских. Наша – это да-а! Кавказская овчарка размером с годовалого слона, жрет за полроты в один присест, охрану несет – ни один “дух” не проскочит (пару раз, кстати, здорово выручала: мы несколько боевиков уничтожили). В общем, не только посторонние – сам генерал нашу монстру боялся. Мы ее, соответственно, нежно любили.

А тут бой у нас случился. Короткий, но жестокий: нас окружили незаметно, и началось “веселье”. Описывать бой я не хочу – не для ваших ушей, да и не дай Бог никому. Но – что хочу сказать: даже во время этого боя – жуткого, жестокого – нашелся повод для смеха, да-да. Выручила псина: она так перепугалась, что этот огромный “кавказец”, ища места для укрытия, забрался в блиндаж через… ход для кошки. У нас же и кошка жила в подразделении – мы для нее в стенке норку сделали сантиметров 7-8 в диаметре. Так вот, то, что наше родное чудовище, внушавшее ужас боевикам и начальству, смогло забраться в укрытие сквозь эту норку, нас так развеселило, что мы, окруженные и ведущие бой, расхохотались. После боя (слава Богу, отбились, никого не потеряли, а тех нескольких положили) смеялись в голос целый день, а псина с кошкой смотрели на нас с удивлением.

Вы можете сказать, что это мы просто от “избытка адреналина” смеялись, а потом над преодолением шока – так, мол, устроена психика. Могу согласиться.

А вот и ещё одна боевая история – на сей раз уже из штатской и, как некоторые думают, “мирной” жизни. А вот, не мирной ничуть!

Я на днях понял, что страх на войне – это еще не самое страшное по сравнению с тем, с чем некоторым священникам приходится сталкиваться в “тихой и спокойной” нашей с вами жизни, мужики.

В наш храм стала приходить одна семья. Очень активно добивалась встречи со мной мама: “Батюшка, вы бы помогли мне – мне бы дочку привести в храм, а то она как в церкви оказывается, так ей сразу плохо делается. Особенно, если храм старый – в новых-то она чувствует себя нормально, а в старинных намоленных храмах с ней всякие неприятные дела творятся”. Ну, нам, “батькам”, это дело знакомое: “Дочь моя зле беснуется” (Мф. 15: 22), – кто не сталкивался с подобной бедой жены хананеянки? Всякое видали и, как правило, помогали: и в храм приводили, и причащали, и к церковной жизни приучали – не в первый раз, в общем. “Приводите, – говорю, – вашу дочь, помогу, Бог даст”. Договорились встретиться на следующий день. Приезжают на шикарном джипе, выходят. Девушка лет семнадцати: вежливая, разговаривает вполне разумно, смеется, улыбается. “Да, – говорит, – я в храм хочу пойти”. Ну, пошли. Как стали к церкви подходить, ноги у красавицы подкосились, дара речи она лишилась, свистеть и сипеть начала. В самом храме кровь горлом пошла. Я к ней – со святой водой, окропил и напоил агиасмой, еле приложилась к иконе с мощами (пришлось помогать). Осенил бедную крестным знамением – поутихла. Исповедовал ее как младенца. Вышли из церкви, договорились, что снова придут. И так вот, раз за разом, приезжали, я девушку под руки в храм водил – с каждым разом ей легче делалось. Я стал говорить об исповеди (о покаянии всей семьи – ведь дети, даже большие, частенько болеют по грехам родителей) и причащении всей семьи – все, казалось, были согласны. В назначенный день пришли, исповедовались и причастились. И жизнь у девушки стала налаживаться, приступы прекратились. А ко мне перестали приезжать, оно и понятно: далеко все-таки...

Казалось бы, хорошо все, happy end… Да нет, рано обрадовались. Через какое-то время шлет мне их мать сообщение в сети, что дочери снова плохо, снова она беснуется, и просит приехать освятить квартиру. В чем вопрос – поехал освящать.

За ваш “хлеб” дочь ваша страдает

Прихожу к ним домой, разговариваем. Вдруг вижу – в книжном шкафу огромная такая подборка – фолианты настоящие – по астрологии, гаданиям и прочей гадости. “Как так? – спрашиваю. – Это ваше?” – “Да, мое”, – мать отвечает, приосанившись. – “Вы ж недавно исповедовались, причащались, а не покаялись в этом деле. Вы не думаете, что это вообще-то страшный грех, что заниматься всей этой хиромантией не просто глупо, но и страшно, страшно за вас и вашу семью?! Вы как вообще тогда в храм-то ходите, как совмещаете Христа и вот это вот…” – “А что тут такого?! Ну, исповедовалась, и чего тут – это ж просто обряд, и все. А астрологией и гаданиями я на хлеб зарабатываю”. – “На хлеб зарабатываете? С икрой, я так понимаю? Да вы что! Выкидывайте все это – не место в освященной квартире православного христианина всякой нечисти! Выкидывайте немедленно, иначе освящать ничего не буду! За ваш “хлеб” дочь ваша страдает – еле ее от бесов вытаскивать начали, в Церковь ввели, а вы…”

Она мне в глаза посмотрела. Так страшно и противно мне не было никогда в жизни. Воочию во ад заглянул

И тут она мне в глаза посмотрела. Вот, мужики, верите, нет, но так страшно и противно мне не было никогда в жизни – ни во время того боя, когда собака нас рассмешила, ни в других, гораздо более кровавых переделках, ни тогда, когда меня верующие, казалось бы, люди перед архиереем оклеветали. Я не могу описать то, что в ее взгляде увидел – это была какая-то черная пустота, жуткая, истошная, безысходная боль и –ненависть. Что-то подобное, может быть, чувствуют алкоголики в “белой горячке” или наркоманы – не знаю. Но тут я просто воочию во ад заглянул.

Говорят, “глаза – зеркало души”, да? “Ну, спасибо, – думаю, – мне от близости с такой душой что-то грустновато”. Повернулся к ней, говорю: “Это ваша жизнь, и вам решать: первые “звонки” прозвенели, теперь не пропустите набат”. Вышел я из их квартиры, сел в машину, поехал домой. Дома жена и дети спрашивают, что случилось. Нет, рассказывать им ничего не стал. Мне потом писала подруга этой девушки, что ей все хуже и хуже…

“Да я ж ей все тогда еще сказал! – грустно заметил “Батя” подруге несчастной девушки в ответном письме. – А мать её неразумная ничего не сделала, чтобы и себя освободить, и дочку свою спасти! Ну, удалил ее из “друзей” в целях воспитания. Может, это как-то повлияет на неё, но она осталась “на своей волне”. А к чему, извините, мне такие контакты? Спаси их Бог – тут только Он спасти и может”...

Отец Николай поставил чашку на стол и посмотрел на всех собравшихся притихших парней: “Я не о том, что гадания, астрология, хиромантия и все такое – дрянь. Это вы и так знаете. Я о том, что завтра исповедь у нас. Вообще-то она круглый год доступна. Давайте подойдем к ней не формально, не как к “обряду” или “традиции”, а всерьез, а? Давайте не будем бояться исповедовать свои грехи, а ужаснемся последствиям нераскаянных. Дело у нас уж больно серьезное».