Иеросхимонах Герасим Краснослободский

В пяти верстах от города Краснослободска, на берегу реки Мокши в 1656 году по благословенной грамоте патриарха Никона возникла Спасская пустынь, превратившаяся в XIX веке в крупный и благоустроенный Спасо-Преображенский монастырь. Обитель эта, прятавшаяся от досужего взгляда за дремучим сосновым бором, была известна прежде всего тем, что в ней подвизался подвижник иеросхимонах Герасим, нетленные мощи которого более двух веков покоились в склепе монастырского собора. Сведений о жизни подвижника Герасима дошло немного, но достаточно для того, чтобы в общих чертах наметить его биографию, конкретизировать которую, к сожалению, не удастся уже никогда. Даже Спасские иноки XVIII века знали о старце очень мало; собственно, о его святости тогда не очень задумывались - с именем знаменитого пустынника связывались прежде всего традиции, им заложенные и бережно сохраненные последующими поколениями чернецов. Краснослободские монахи были убеждены в том, что именно строгое соблюдение заветов старца Герасима помогло им преодолеть все трудности эпохи Просвещения и сохранить обитель в самых сложных испытаниях, которым они подверглись в царствование Петра Великого и Екатерины Второй. Но на рубеже нашего и прошлого веков тамбовские и пензенские ученые нашли некоторые документы, проливавшие свет на судьбу спасского подвижника и уточнявшие некоторые страницы его жизни. С тех пор новые данные наука не приобрела: слишком много монастырских документов погибло в кострах революции. Почитание инока Герасима началось не сразу, а только через столетие после его кончины, и первопричиной тому было нетление его мощей, явленное при перенесеении его праха в год закладки каменного Спасо-Преображенского собора.

После освидетельствования останков инока Герасима в самом монастыре произошло переосмысление его личности и роли в становлении братства: монахи пришли к выводу, что старчество в обители имело более глубокие корни, чем они предполагали ранее, ибо не только традиции спасли монастырь, но и богоугодничество пустынника, заслужившего своей жизнью право предстательства за своих последователей. Где и когда родился будущий подвижник - не знали даже его современники: инок Герасим никогда не рассказывал о своем прошлом, а собратья-монахи его об этом не расспрашивали. Единственный, кто мог бы поведать о тайне происхождения молодого послушника, явившегося в Спасскую пустынь в первые годы ее существования, настоятель старец Дионисий не оставил никаких свидетельств на этот счет. Но уж он-то точно знал, кем был новый послушник и откуда он пришел, - как настоятель, Дионисий по долгу службы обязан был перед постригом ознакомиться с "анкетными” данными соискателя и удостовериться, что он не является беглым, преступником, еретиком или "шатаком”. Таковы были правила, нарушение которых строго каралось властями. Более того, о постриге и кандидатах на монашеский чин обязательно докладывалось местному благочинному, который был в курсе всех внутренних событий в обители. Благочинный скорее всего тоже получил справку о личности Герасима, но уважая желание инока навсегда расстаться с прошлым, не разгласил сведения о предыдущей жизни нового насельника пустыни.

Современники не ведали даже мирского имени инока, навсегда оставшегося в истории только под монашеским именем Герасим. Точно так же осталось неизвестным схимническое имя подвижника, потому что Герасим принял схиму незадолго до смерти, и насельники обители просто не успели привыкнуть к смене имен. Равнодушие окружающих к домонастырскому прошлому поступивших на испытание объяснялось тем, что в этом же положении находились все насельники обители, включая послушников, терпеливо ждавших момента, когда и они могут отказаться от былого. Что же касается Герасима, то он скорее всего принадлежал к распространенному в XVII веке типу мигрирующих богомольцев, искавших на земле уединенное место для служения Богу. Версии авторов прошлого столетия, что Герасим происходил из недальних краев, кажутся несостоятельными, а довод, приводимый в пользу аборигенного происхождения отшельника - натяжкой: сторонники такой точки зрения недоумевали, как Герасим, будь он чужаком, мог узнать о возникновении новой пустыни под Краснослободском? Но почему он должен был о ней знать? Почему бы не допустить случайность появ-ления богомольца под Слободой? И разве можно не учитывать молву, которая разносила по всей стране факты устроения обителей в самых дальних и недоступных местах? О том, что в Красной Слободе появился монастырь, могли не догадываться московские власти, а паломники об этом знали очень хорошо. Какими путями распространялись известия среди православных приходов - можно только гадать, но особо пристрастная к богоугодным делам часть населения обладала удивительной информированностью о том, что происходило в осененных святостью местах. О духовных подвигах Герасима, подвизавшегося большей частью в местах безлюдных, народ знал задолго до того, как были обнародованы исторические сведения о его судьбе. Откуда и как исходили предания и легенды об апологетах пустынничества? Чтобы понять это, надо вспомнить о таком явлении, как духовное пространство Отечества. Наполнение этого пространства могло идти книжным и устным путем, и я не уверен, что книжный в таком деле значил больше устного. Предания могли истончиться, полуиспариться, но стоило только созреть благоприятным условиям - как они немедленно воскресали, творя чудеса с человеческой душой. С Герасимом именно это и произошло: о нем не забывали никогда, но яркость его личности как бы померкла под флером времени. Совершенно удивительные предания бытуют в селе Рябка Краснослободского района. Там когда-то был монастырь, возникший на месте пустыннической кельи старца Герасима. Успенский монастырь был погублен властями во время секуляризации 1764 года, и местные жители сегодня о нем уже не помнят. А вот сам старец, имя которого никто назвать не может, до сих пор живет в легендах. Заблудившиеся в лесу добрые люди иногда встречают убеленного сединами дедушку в древних одеяниях; он многих выводил из дебрей на широкую дорогу, а потом исчезал… Это он и есть, старец Герасим, дух которого витает над тихой лесной речкой Рябкой, где он столько лет прожил в совершенном уединении. Когда через сто лет после его кончины состоялось обретение его мощей, то туман былого, скрывавший имя и деяния отшельника, испарился, но потребовалось еще сто лет, прежде чем появились в печати документальные подтверждения того, что и так знал народ - да, действительно почивающий в Спасо-Преображенском соборе иеросхимонах Герасим был во всех отношениях замечательным человеком и выдающимся подвижником церкви. Сам основатель Спасской пустыни чернец Дионисий был таким же богомольцем, исходившим не один уезд, прежде чем осел на берегу Мокши, однако он к тому времени не только прошел постриг и монастырские послушания, но и получил сан иеромонаха, "черного попа”, как писали в старых хрониках, инока-священника, а Герасим пришел в Спасскую пустынь послушником, только вставшим на стезю "ангельского чина”. И произошло это около 1655 года6, когда новому послушнику исполнилось от рода не более 20 лет (один из агиографов определил его возраст "цветущей порой юношества”). Как первопоселенец, Герасим некоторыми исследователями ошибочно считался основателем краснослободского монашества (например, так писали авторы IV тома "Истории российской иерархии”, вышедшего в 1812 году); на самом деле юноша-паломник всего лишь стал келейником строителя Дионисия и только после нескольких лет искуса, около 1660 года, он принял постриг. К тому времени на берегу Мокши собралось не менее полутора десятков чернецов, так что отшельнический скит Дионисия превратился в полноценный монастырь с присущей общежитию бытовой суетой. Герасиму суета претила, он жаждал уединения и покоя. В монашеской среде подобное встречалось часто, но практические шаги к достижению желаемого предпринимали единицы, остальные смирялись с неизбежностью - многолюдством, невозможностью побыть одному, необходимостью соблюдать распорядок и общий для всех уклад. Зато у общежития были свои плюсы, совместно легче было выжить.

Однако Герасим думал не о сносных условиях жизни, а о возможности индивидуального служения на основе особо строгих обетов. Отшельничество предполагало бескомпромиссную борьбу с искусом, максимальное самоограничение и самоотречение. Подобный стиль бытования выдерживали далеко не все убежденные пустынники, возвращавшиеся, в конце концов, в общежитийные братства. Герасим чувствовал в себе способность к одиночеству, более того, он жаждал "войти в царствие небесное по тесному пути и в узкие врата”.

Через четыре года после пострига (значит, где-то в середине 1660-х годов) он с разрешения настоятеля покинул монастырь и удалился от Краснослободска на 80 верст, в глушь, пользовавшуюся дурной славой у населения. Толчком к удалению в скит послужило, очевидно, то, что к этому моменту настоятель Дионисий, духовный отец Герасима, скончался, а других наставников, равных покойному настоятелю, инок-аскет в обители не нашел. Место для уединения инок Герасим нашел идеальное: жилья поблизости не было, а холмы при слиянии речек Саровки и Сатиса уже были овеяны легендами, простиравшимися на несколько веков вглубь времен. Правда, заброшенное городище облюбовали лесные тати. Скрывавшиеся здесь от властей разбойники доставляли немало хлопот отшельникам, но их можно было до поры до времени перетерпеть, потому что они не мешали главному - молитве. Инок Герасим оказался не первым, кто облюбовал саровские дебри: до него здесь поселилась группа монахов во главе с отшельником Феодосием. Но ко кремени прихода Герасима монахи, не выдержавшие голодной жизни в лесу, вернулись в свои обители. В пещере, вырытой в склоне городища, остался только один Феодосий. Кажется, новый товарищ по скиту несколько вдохновил старца, но Герасим отдалился от соседа и вырыл себе другую пещеру. Феодосий вскоре удалился в свой прежний монастырь, Пензенский Предтечев (или Спасо-Преображенский? В любом случае он вернулся в Пензу). Герасим остался один. Основатель Саровской пустыни иеромонах Исаакий (в схиме Иоанн), сам человек яркий и необычный, склонял голову перед духовным подвигом спасского чернеца. Еще не подозревая о посмертной славе героя своего повествования, Исаакий-Иоанн писал в 1709-10-х годах: "Егда он, монах Герасим, на место сие пустынное прииде и мужеством крепко ограждься, телесных ради потреб, в мире мало исхождаше, зельною ревностью одержим сый, себе различно удручаше, воюющу плоть на дух крепко тому порабощаше и от своих трудов питание получаше, копая бо мотыгою землю и сея хлеб, какой прилучашеся, и собирая по пустыни всякое овощие, и тем нужду естества исполняше… егда же хлеб печеше, тогда изсушаше гнилую колоду и с мукою пополам мешаше…” Две стороны жизни инока Герасима поразили иеромонаха Исаакия - его нелицемерная и пламенная молитвенность и усугубленное специальными мерами физическое выживание. Пустынник ограничил себя настолько, насколько это позволил организм. Здесь существовала некоторая этапность: монах, принимая обеты, накладывал на себя ограничения скорее общественного, чем физиологического порядка, хотя суровость быта тоже входила в перечень испытаний. Отшельник же отказался почти от всего, что связывало его с миром, считая (и справедливо), что жизнь иная, духовная стоит гораздо большего. Герасим же и эти ограничения довел до логического конца, не отказывая себе только в том, что удерживало его исстрадавшееся тело на этом свете. Даже в хлеб, чтобы он не казался сладким, он добавлял гнилушки. В подобном испытании верующие видели глубокий смысл: тайны духовности открывались только тем, кто всего себя концентрировал на Священном Слове; ничто не должно было мешать человеку в его единении с Истиной. Ради духовной экзальтации пустынник Герасим пошел на жестокую борьбу с самим собой, со своим естеством, властно требовавшим отказаться от познания Правды. Герасим не был оригинален в выборе пути и методов борьбы - таковым был усвоенный им пустыннический опыт, заложенный Антонием Великим, развитый афонскими старцами и приумноженный русскими подвижниками Средневековья.

Отшельничество ввиду его особой трудности никогда не принимало массовый характер (как и другой вид экзальтированной духовной борьбы - нарочитое юродство), поэтому люди взирали на странности пустынничества с суеверным удивлением; мало кто понимал разумом процесс подвига и его скрытые пружины, но все принимали сердцем его результаты. А главным результатом было то, что нищие изможденные старцы поднимались до высот пророчества и предвидения, приобретая этим, сами того не желая и не подозревая, невиданный общественный авторитет, перед которым меркла светская слава и вообще все, чего мог достичь человек на иных поприщах. Иеромонах Исаакий, пользовавшийся при составлении жития инока Герасима как собственными впечатлениями, так и многочисленными свидетельствами людей, лично знавших пустынника (в начале XVIII столетия очевидцы событий, связанных с предысторией Саровской пустыни, еще были живы; в обитель также приходили паломники, встречавшиеся со Спасским праведником как на Саровке, так и в Слободе и на Рябке), отмечал такую черту инока-анахорета, как абсолютное неприятие ханжества, пустившего глубокие корни в обществе. Герасим не терпел показное боголюбие настолько, что даже прекращал молитву, когда приходили посторонние, которых становилось все больше: в пещеру заглядывали путники, специально забиравшиеся в чащу ради беседы с праведником, крестьяне окрестных сел, не ленившиеся лишний раз сходить в лес ради мудрых речей. "Различно яже от инок и от мирских, истинно известно житие его (Герасима.- С.Б.) знавших и самовидцев бывших, сие бысть явлено: терпение, благонравие, нестяжание, любовь, смирение, воздержание и прочие добродетели,- писал иеромонах Исаакий,- о них же от инок монастырю того Спасского, в нем же пребываше, такожде и от поселян, в пустыню к нему приходящих пользы ради есть известно”. Мнение духовенства и мирян совпали: и те и другие, как констатировал глава Саровской обители, считали инока Герасима образцом добродетели. Но какой ценой ему далось смирение! Следуя примеру древних подвижников, пустынник из месяца в месяц, изо дня в день укрощал телесные потребности, освобождал душу из темницы плоти. Из опыта других пустынников известно, до какого отчаяния могла доходить скорбь тела, в какое смятение ввергаться дух от одиночества, голода и безысходности,- через все это прошел честной инок, приобретая взамен скудного существования подлинную свободу разума, не отягощенного страстями. Высоким слогом писал иеромонах Исаакий о провидческом даре чернеца Герасима; душа Исаакия пела от радости, что сотворил он нечто, предсказанное Герасимом - собрал братию и построил храм. Он сразу же после этого сел за сочинение, в котором поведал, как инок Иларион (так он скромно переименовал себя в "Сказании…”) основал пустынь на месте, на котором другой старец, выстрадавший свою праведность и озарение, предсказал появление славной и знаменитой обители. Он, Иларион, всего лишь исполнил предначертание, открытое иноку Герасиму, - когда пустынник возвысился над прахом мира, писал Исаакий, дано ему было откровение: "…место сие свято есть, ибо некогда, в праздник Благовещения Пресвятыя Богородицы… услышах в горе звон велик и толик, яко и место сему колебатися, и от того времени… звон зде слышан бывает… яко место сие святое, и не просто тако творится, но от Божия промысла, яв ляя на нем сокровенную некую святыню…” Было, было такое видение иноку Герасиму! Он поведал о нем приходившим крестьянам из села Кременки, а те суеверно решили, что подземный звон указывал на клад. За последовавшие за тем годы мужики всю гору ископали, но нашли не злато или серебро, а нечто куда более интересное - несколько четверо конечных (то есть дониконовских) крестов, в том числе один с углублениями для хранения мощей. Значит, задолго до Феодосия и Герасима здесь уже побывали православные люди, пытавшиеся основать на месте разрушенного татарского города Сараклыча поселение или монастырь. Но постигла их судьба кадомских мучеников Паники, погубленных язычниками - и ушли они восвояси, оставив христианское устроение края потомкам. Что думал Герасим, наблюдая за отчаянными попытками крестьян найти клад? Пытался ли объяснить им, что не о таких сокровищах он пророчествовал? Зато иеромонах Исаакий, пришедший на Старое Городище спустя двадцать лет, знал совершенно точно, что нужно делать, ибо руководствовался предсказанием благочестивого старца. И еще Исаакий очень хорошо понимал тернистую юдоль пустынничества и представлял те труды, что невидимо для мира совершил инок Герасим. Он всецело поверил своему предшественнику, а поверив - повторил его подвиг и воздвиг храм, положивший начало цитадели духа - Саровскому Успенскому монастырю, прославившемуся на весь православный мир. По некоторым фрагментам можно угадать еще одну черту характера инока Герасима - его общительность. На Саровке пустынник не брал на себя обетов молчания или затвора, самых трудных в монашеском делании, наоборот, он принимал всех, кто к нему приходил. Он не закрыл себя для людей, не отказывал в учительстве,- так свидетельствовал первоначальник Исаакий, писавший, что инок-скитник "поучал от Божественного Писания словесы и сим полезным услаждение сердца учинял приходящего, бе бо в беседе искусен и полезен был”. Герасим принадлежал к числу не просто грамотных и начитанных монахов, кои в обителях встречались часто, он был знатоком Писания, мыслящим и проповедующим богомольцем, что, согласитесь, не только в век царя Алексея, но и сейчас встречается редко. В саровских дебрях к нему, как к наставнику, приходили иноки арза-масских монастырей, в том числе несколько раз бывали в пещере и келье на Старом Городище чернецы Введенской обители, донесшие известия о Герасиме до будущего настоятеля Исаакия. По сути Герасим возжег очаг культуры особого свойства - не мишурный, не показушный, не утилитарный, но исполненный сокровенной силы и смысла, хоть и чрезвычайно скромный по внешним проявлениям. Нужно себе представить ситуацию: люди шли за десятки верст в жуткие чащи, в очень опасное место, облюбованное для черных дел лесными татями - и все для того, чтобы побеседовать со старцем, которому тогда и сорока лет не исполнилось. Ладно бы неграмотные мужики шли, любопытствующие о недоступном для них Священном Писании,- к Герасиму устремлялись искушенные в религиозных тонкостях монахи, посвятившие жизнь служению Слову.

Исходили они из догадки, что не только количеством знаний славен ученый человек, но и прочувствованным знанием того, что ему открывала Книга. Любой грамотей мог буквально освоить Священное Писание и сочинения отцов Церкви, но далеко не каждому было дано впитать в себя Логос со всей его непостижимостью, тайной и красотой. Людей интересовал не столько текст, знакомый им опосредствованно (через священников) или напрямую, через чтение, сколько толкование текста, то есть соединение Слова и Жизни в нерасторжимое единство. Что иное могли найти паломники на Старом Городище? Методику постничества? Но ее ведал любой христианин по житиям, имевшим широкое хождение в массах. Тонкости богословия? Вряд ли Герасим при всем его красноречии мог сойти за ученого богослова. А что же? Только одно - оригинальное видение мира, обусловленное духовной подготовкой и сопряженное с библейскими истинами. Герасим давал четкие ответы на проклятые вопросы русской жизни - что делать и кто виноват. Виноват сам человек, а что делать - жить по Божеским заповедям. В устах другого человека все это прозвучало бы как ба-нальные и прописные истины, но когда нечто подобное произносил тот, кто добровольно и сурово наказал в себе человека и проникся заповедями, всеми нарушаемыми - то простые ответы звучали совсем иначе. В подвижнике люди искали источник вышнего озарения, убеждения, Веры; монах Исаакий такой мощный заряд Веры в Старом Городище получил, что и через 30 лет писал об основанной им "на сем святом месте” пустыни как об обители с великим будущим. А пустыня-то всего-навсего состояла из горстки чернецов, бревенчатой кельи да деревянной церквушки! Исаакий ведь не просто верил, а совершенно точно знал, что через десятилетия к Сарову обратятся взоры всех православных христиан России! По поводу саровской эпопеи инока Герасима существуют существенные разночтения. В "Записках Афанасия Иларионовича” говорилось, что "жития его (Герасима в Сарове.- С.Б.) было пять лет"9. Следовательно, пустынник ушел из Старого Городища в 1670-71 году, что противоречило другим данным, обозначенным в старинных хрониках. Исаа-кий сообщал в "Сказании…”, что Герасим покинул келью на Саровке в 1678 году при весьма драматических обстоятельствах и сразу после этого стал настоятелем Спасской пустыни.

Если еще раз обратиться к "Запискам Афанасия Иларионовича”, то в них без труда можно найти еще одну несуразность: автор сообщал, что монах Иларион (Исаакий) пришел в Саров спустя десять лет после исхода Герасима. Но Исаакий решился на пустыннический подвиг только в 1691 году, что не оспаривается ни одним историографом Саровской пустыни. Следовательно, Герасим покинул Старое Городище в 1681 году? Но это никак не согласуется с известной хронологией, отдающей целых 12 лет на пустынни-ческую жизнь Герасима в лесу на Рябке. Исаакий допустил еще одну ошибку,- он считал, что Герасим стал строителем монастыря сразу после Сарова, хотя этот событие произош-ло около 1686 года, что подтверждается документально. Вместе с тем в записях Исаакия за 1711 год есть совершенно неоспоримые данные о том, что Герасим "на том месте (в Сарове.- С.Б.) житие имел около лета 7175 и 176, 179"10 (то есть в 1668-71 годах). Это соответствует истине, а предыдущая дата исхода - 1678 год - есть результат смешения двух систем летоисчисления - от сотворения мира и Рождества Христова. В начале XVIII века, когда на равных употреблялись обе системы, такого рода описки встречались довольно часто. Так что дату 1678 год надо читать как 7178-й, что равно 1670 году по новому календарю. Исходом Герасима из Сарова следует признать 1671 год, и косвенные подтвержде-ния тому можно найти в тексте "Сказания…” Исаакий писал, что "напусти бо диавол злобных людей, воров близ того места, иде же он, Герасим, живяще в лесу”. Разбойники и раньше заглядывали в келью старца, досаждали они пустыннику немало, но Герасим сми-ренно воспринимал это наказание как испытание, ниспосланное Богом. Исаакий употре-бил термин "воры”, а не "тати” , то есть он имел ввиду не уголовных, а государственных преступников, кои во множестве развелись в саровско-темниковских лесах в 1670-71 годах, когда земля запылала в огне Разинщины. "Своих” разбойников сменили сборные шайки и отряды повстанцев, в которых кого только не было, от староверов до язычников, не испытывавших никакого почтения к сану и нищете пещерного молельника. Лесные бродяги, однако, не пали так низко, чтобы поднять руку на пустынника. Позднейшие исследователи склонялись к тому, что основными гонителями инока Герасима стали окрестные язычники-мордва, угрожавшие отшельнику смертью. Во время Разинщины нападения на церкви и священнослужителей происходили повсеместно, и главными организаторами насилия над церковью выступали даже не мусульмане, ревностно отстаивавшие свою религию от христианизации, а именно язычники и новокрещены, воспылавшие запоздалой любовью к прежним идолам. Положение Герасима оказалось критическим: разбойные ватаги облюбовали Старое Городище как укрытие и начали стаскивать к келье награбленное добро; мордва пригрозила монаху насилием ("вотчинники того места, си есть кадомские мордвы, не повелевающе ему ту пребывати, и аще не снидет с того места - убийством претяху”,- писал Исаакий); третья опасность грозила со стороны городовых воевод Арзамаса, Кадома, Темникова, а также от полковых воевод князя Ю.А.Долгорукова, которые легко могли обвинить отшельника в недоносительстве о ворах, что закончилось бы для Герасима заточением в темнице, а то и плахой: каратели творили суд скорый и неправый, и никто не стал бы выяснять, имел возможность пустынножитель, обитающий в самой глубине леса, вовремя оповестить воевод о появлении разбойных сборищ или нет. Все три причины привели к тому, что Герасим "подпаде, яко человек, малодушию”: дрогнул старец, ибо страдание ему предстояло низменное и напрасное. Исаакий вовсе не винил Герасима в том, что он отступил перед искусом, памятуя евангельское речение о том, что "аще гонят вас из града сего, бегайте в другой”. И Герасим, собрав свой нехитрый скарб в узелок, двинулся в единственное место, которое знал и где его ждали - в Краснослободск. Он шел по дорогам, вдоль которых на деревьях качались повешенные, а на обочинах валялись трупы; он видел толпы вдов и сирот, бросивших родные очаги, видел вытоптанные поля, сожженные села, разоренные храмы. Герасим воочию столкнулся с народным горем, и душа его скорбела. Возвратившись в Спасскую обитель, он пробыл в ней самое короткое время. К концу 1671 года11 Разинщина в целом была подавлена, и только разрозненные ватаги мятежников прятались по лесам. Не испытывая тяги к жизни в условиях общежития, Герасим склонялся к мысли вернуться в Саров, хотя и понимал, что эта страница его судьбы уже перевернута. Чтобы отбросить последние сомнения, он бросил жребий: на одной бумажке написал "Умирать и быть положенным в Сарове” на другой - "Умирать и быть положенным в Спасской пустыни”. Вытянув второй жребий, мысли о Старом Городище он оставил навсегда. Хотя в монастыре Герасима встретили необычайно тепло, он решил продолжить пустынничество, но на сей раз выбрал место неподалеку от Спасской пустыни, в диком лесу на берегу речки Рябки, верстах в пяти-семи от обители. Второй исход от братии продолжался 12 лет. Обстоятельства его рябкинского отшельничества "на Герасимовой поляне” остались за пределами документов, потому что второго Исаакия, способного взяться за перо, в Спасской пустыни не нашлось. Известно, что иногда Герасим приходил в монастырь, но каждый раз ненадолго. И уж совершенно точно, что на Рябке он вел такой же образ жизни, как и на Саровке: свел до минимума бытовые потребности, посвящал дни и ночи труду и молитве. Позднее, в XVIII веке вблизи его кельи появились другие монахи, основавшие Успенскую пустынь, привязка которой к местности вне всякого сомнения диктовалась неизгладимыми для краснослободских иноков преданиями о блаженном старце. Есть еще одно разночтение в чреде фактов, ставших достоянием гласности благодаря деятельности церковных историков прошлого столетия. Иеромонах Исаакий считал, что инок Герасим по желанию братии очень долго настоятельствовал в Спасской пустыни, 12 лет руководя общиной издали, с "Герасимовой поляны”, куда к нему регулярно являлись со своими проблемами казначеи и монахи, и только затем он окончательно перебрался в монастырь. Так думали и составители летописей монастыря в XVIII веке12, но они ошибались. До 1686 года в Спасской пустыни настоятельствовали строители Арсений, Кодрат и Феодосий, и эти факты можно считать достоверными. Да и не встречались тогда случаи заочного настоятельства. До 1683 года монах Герасим не покидал Рябку и не настоятельствовал; кажется, он в этот период даже не имел иеромонашеского сана. Кроме того, никакого опыта административной работы он не имел и желания стоять во главе братии не испытывал. Старец был всецело погружен в молитвенное состояние, и ничто другое его в этом мире не интересовало. Нужно вспомнить и то, что тогда творилось в обители, со всех сторон осаждавшейся захватчиками-соседями, - о каком руководстве на расстоянии могла идти речь в такой отчаянной ситуации? Обитель требовала непосредственного и очень напряженного администрирования. А то, что старец все-таки вернулся в пустынь в 1683 году, нужно объяснять другим, например состоянием его здоровья. Через сто лет точно по таким же причинам возвратился в Саров Преподобный Серафим. Можно предположить также и то, что в монастыре Герасим сел в затвор, соорудив таким образом отшельнический приют посреди оживленной обители. А келья его на Рябке на целых тридцать лет "осталась впусте”, пока ее не нашли успенские чернецы, воздвигнувшие на свя-том месте обитель. Около 1686 года жизнь старца резко изменилась: он уступил уговорам братии и занял пост строителя, в результате чего ему пришлось заниматься делами, к которым сердце его не лежало - налаживать хозяйство и судиться с обидчиками. Первые биографы старца сходились в том, что Герасим "был у них… настоятель… лет с пять, инии же сказывают лет шесть”. Последний раз Герасим как строитель фигурировал в деловых бумагах в 1690 году, первый раз в 1686 году. Значит, он непосредственно управлял обителью в этот период плюс по году в каждую сторону (сделаем такой допуск). Следовательно, в положении монаха-затворника он пробыл не менее двух лет, и только тогда, когда обитель встала у роковой черты исчезновения, он согласился войти в мирские проблемы. Братия получила в качестве руководителя человека, имевшего большую известность не только в церковных, но и в светских кругах. Все споры автоматически переводились на более высокий уровень, и даже воеводы не смели уже вести себя с монахами "озартно и злодейски”. Как настоятель, Герасим решил две задачи: отстоял право монастыря на земли и реорганизовал братство в сторону пустыннического типа.

Традиции, заложенные первоначальником Дионисием, опирались как на аскезу, так и на необходимость хозяйственной активности. В процессе борьбы за землю монахи подрастеряли навыки усугубленной молитвенности, что, по мнению отшельника, и являлось основной причиной упадка и кризиса в монастыре. Строитель Герасим изменил устав, ввел обязательные многочасовые "домашние” моления в кельях, удлинил службу в храме и расширил трудовые послушания. Разумеется, он не требовал от иноков абсолютного подражания себе, но и духовной лености не попустительствовал. На что настоятель не обращал внимание, так это на плохие условия жизни в монастыре, на скудную трапезу и на отсутствие отопления в церкви. Наоборот, эти сопутствующие факторы должны были помогать выработке истинно стойкого монашеского характера. Изменения во внутреннем распорядке оказались настолько кардинальными, что они не менялись затем 250 лет; именно старчество, как залог прочности, позволил монастырю пройти через гонения бюрократического имперского аппарата XVIII столетия, окрепнуть в XIX веке и вырасти в крупный культурно-духовный центр не только Краснослободского уезда, но и всего края в целом. Нужно отдать справедливость и самим Спасским монахам: они восприняли как должное аскетические новшества Герасима, возведенного к тому времени в сан иеромонаха. Новации были направлены на укрепление нестяжательских норм внутри общежития. Здесь нет парадокса, хотя с одной стороны Герасим укреплял материальное положение пустыни, а с другой ограничивал повседневное обеспечение братии всем необходимым для налаживания нормального быта. Он разделял понятия пустынь как хозяйственный организм и пустынь как сообщество людей, отказавшихся от радостей жизни ради спасения души. Настоятель вполне оправданно полагал, что без земли монастырь просто-напросто погибнет, так как надеяться исключительно на доброхотство местных жителей, не отличавшихся достатком, не приходилось. Однако расширение владельческих прав и размеров недвижимости неминуемо влекло вовлечение монахов в производственную сферу. Как быть? Да так, решил отшельник: разве необходимость трудиться на полях, лугах, на мельнице или на рыбных ловах мешает молитвенному делу? Вовсе нет, поэтому внутреннее устройство монастыря приняло направление скитническое. В случае гибели обители монахи могли перейти в лес и органично влиться в рассеянное по глухим дебрям отшельническое сословие. Конечно, такой шаг был по силам далеко не всем, и Герасим это понимал: для многих насельников обители имелась только одна возможность духовной жизни - в коллективе единомышленников. Поэтому настоятель-аскет и предпринял решительные шаги, чтобы сохранить Спасскую пустынь как физически существующий монастырь общежитийного типа. Фактически старец исполнил роль, предначертанную основателями обители и предыдущими настоятелями - обеспечил братию бесспорными угодьями и тем самым дал надежду на будущее развитие. Но усугублять эту линию Герасим не стал, он на другое обратил внимание: почему бы в монастыре не ввести некоторые черты аскезы, которые были бы по силам инокам, привыкшим к несколько иному стилю жизни? Поэтому нововведения Герасима не перевернули общий уклад, а обогатили его ритуальными сложностями и придали ускорение динамике духовного действа. Именно это он и осуществил: четко отделил Богово от кесарева, замкнул монашескую жизнь на строгом общежительстве, и это стало отличием обители на долгие времена. Поэтому в XIX и в начале ХХ столетия о Краснослободском Спасо-Преображенском монастыре писали как о незаметном, незнаемом; поэтому удивлялись паломники, ожидавшие увидеть в примокшанском лесу замшелый скит, а находившие крупный храмово-келейный комплекс, одетый в камень и украшенный строгой архитектурой. После 1690 года всякие упоминания об иноке Герасиме исчезли, и даже в прошлом веке, когда архивы монастыря, бережно собранные настоятелями, хранились в самой обители, исследователи, работавшие с этими ныне исчезнувшими бумагами, ничего конкретного не обнаружили, кроме известия о том, что иеромонах Герасим умер в схиме. Нам остается только сделать набросок последних страниц биографии этого замечательного человека, прожившего жизнь на одном дыхании. Сложилась версия, что Герасим, достигнув в организационных делах намеченного рубежа, ушел на покой, передав управление другому настоятелю. Но вот кому? Под 1699 годом в обители значился строитель Филарет, однако упоминание его имени вызвано было не избранием его на должность, а выправлением очередных бумаг, регулирующих материальные проблемы монастыря. Вполне возможно, что Филарет до того момента настоятельствовал уже много лет. В любом случае нужно признать правильным предположение, что примерно с 1691 года Герасим перешел в пустыни на особое положение настоятеля на покое, что могло, помятуя характер подвижника, вылиться в принятие обета затвора, то есть жизни вне братии в самом монастыре. Схиму Герасим принял, скорее всего, на смертном одре, что вписывалось в обычаи монастырской жизни. Могло произойти что угодно, но два предположения старые авторы отстаивали твердо: что Герасим более в лес не уходил и что к 1699 году его уже не было среди живых, - и кажется, что в этом они были правы. Тот же иеромонах Исаакий, не упускавший из вида послесаровскую эпопею своего духовного наставника, в начале XVIII века вспоминал об иноке Герасиме в прошедшем времени. Подвижник нашел себе упокоение возле стены деревянного Спасо-Преображенского собора; его могила была не единственной возле храма: здесь же лежали многие настоятели, иеромонахи и иноки, но из всех захоронений только могиле старца Герасима суждено было прославиться среди верующих. В течение всего XVIII столетия чернецы оберегали могилу старца, но культ инока Герасима носил в основном внутри монастырский характер; краснослободцы помнили о подвижнике, однако массового паломничества это не вызывало. Редкие богомольцы, попадавшие в Спасскую пустынь скорее случайно, чем намеренно, тем не менее, разнесли далеко окрест известия о краснослободском праведнике. Нужен был случай, чтобы досужий интерес к личности Герасима вырос в стойкий пиетет его имени. И такой случай произошел в самом конце XVIII века, причем в буквальном смысле громкий: в 1795 году рухнул подведенный под крышу новый каменный собор монастыря. Иеромонах Иона объяснял этот казус совершенно объективными причинами - просчетами в проектировании и некачественной работой каменщиков. Однако краснослободцы решили иначе: строительство не удалось потому, что настоятель Иона легкомысленно отнесся к останкам иеросхимонаха Герасима, что и явилось подлинной причиной постигнувшей монахов беды. Возведение собора и до этого привлекало к себе внимание обывателей: не так уж и часто в те пору ставились каменные храмы, тем большей примечательностью служило строительство огромного собора. Его падение всколыхнуло общественность, люди потянулись в монастырь, чтобы своими глазами убедиться в масштабах драмы. Вот тут-то и выяснилось, что глава обители приказал перенести на новое место останки инока Герасима, так как новый собор одним углом задевал могилу. Новое место захоронения оказалось вне собора, - что же гадать, почему двадцатиметровую громадину не выдержала земля? При эксгумации 1792 года монахи вскрыли гроб старца и обнаружили его мощи нетленными, что свидетельствовало о святости покойного. Сам по себе этот факт требовал осмысления, исторического исследования и бережного к нему отношения, ибо вне изучения судьбы старца понять масштабность установленного нетления было нельзя. Но Иона приказал закрыть гроб и закопать его в могиле, вырытой в стороне от фундамента. Что и было сделано. Следующий настоятель строитель Геннадий исправил ошибку Ионы: он заказал новый проект собора и нашел для него такое место, чтобы могила праведника оказалась под правым приделом, освященным во имя Казанской иконы Божией Матери. Геннадий сделал больше: он соорудил под приделом обширный склеп, а при архимандрите Нифонте в 1840-х годах склепу был придан вид храма. В глубине склепа стоял гроб пустынника, охваченный деревянным саркофагом и покрытый пеленой, на которой была изображена парсуна инока Герасима в полный рост. По поводу этой парсуны ходили разные толки, но все свидетели, когда-либо бравшиеся за перо, утверждали, что парсуна писалась с раннего портрета, хранившегося в монастыре. Автор, скрывавшийся под псевдонимом "Богомолец”, писал в очерке "Один день в обители инока Герасима”, что "блаженный иеросхимонах Герасим был изображен в схимнических одеждах, лежащий с скрещенными на груди руками и закрытыми глазами… его лицо, обрамленное небольшой черной бородкою, худощаво, но с правильными чертами и благообразно… Судя по изображению, Герасиму было не более 40 лет от роду, тогда как известно, что умер он уже в преклонном возрасте, причем волосы его оставались такими же черными, какими были в наиболее раннюю пору его жизни…” Но до этого Богомолец писал, что "изображение почившего списано с его мощей”, то есть оригинальная парсуна, по его мнению, создавалась или во время первой эксгумации 1792 года, или во время второй 1795 года, при сооружении склепа строителем Геннадием.

Существовала на этот счет и другая точка зрения: парсуна писалась в XVII веке с инока Герасима, лежащего на смертном одре. Разобраться в спорах можно было бы при наличии парсуны и ее копий, одна из которых хранилась в Темниковском Рождесто-Богородицком женском монастыре, но ни оригинала, ни повторений нет, все они погибли во время разгона монастыря большевиками. Кажется, что в предположении о создании портрета с мумии есть большая натяжка. И далее: каким образом неизвестный художник конца XVIII века омолодил старца более чем на двадцать лет? Зачем ему или его заказчикам это было нужно и какую гарантию давал живописец, что его фантазии соответствуют истине? Другое дело - если бы портрет писался сразу после кончины праведника, тогда художник мог создать по просьбе братии параллельную омоложенную парсуну, благо экспертов, то есть людей, помнивших инока Герасима молодым, он мог найти сколько угодно. Это единственный, но шаткий довод в пользу того, что изображение иеросхимонаха Герасима хранилось в монастыре сто лет до обретения его мощей. А когда началось поклонение мощам, с древней парсуны сняли не одну копию, а несколько: одним платом монахи покрыли саркофаг, другую копию позднее передали темниковским монахиням. А оригинал повесили на стене рядом с саркофагом, где он и провисел до конца 1920-х годов. Весь XIX век прошел под знаком нарастающей известности нетленных останков инока Герасима. Монахи, к сожалению, не вели летописи исцелений, поэтому сведения на этот счет разнятся: иные авторы прошлого столетия утверждали, что исцеления были, другие сомневались в этом. Но вне зависимости от этого краснослободцы в преданиях прочно соединили два имени - старца Герасима и Преподобного Серафима, хотя этих двух подвижников церкви отделял целый век. Духовное родство не признает времени и пространства. К концу XIX века краснослободцы уже пребывали в полной уверенности, что уже их предки почитали Герасима как святого еще при его жизни (что никакими документами не подтверждалось). Народные предания вообще редко соотносились с бумагами, но они правильно отражали главное - отношение верующих к подлинно праведному монашескому служению. Для верующих особого значения не имело, что культ Герасима как святого не был утвержден Синодом и правительством, - людям было достаточно преданий и личных паломничеств на его могилу. Как отмечали церковные ученые, "для Пензенской стороны Герасим имел то значение, что им первым полагалось начало истинного нелестного пустынножительства”. И здесь исследователи были совершенно правы: инок Герасим показал пример подлинной духовной жизни, доказав, что человек целеустремленный, строгий и вдохновенно верящий может достичь в "ангельском чине” очень многого. Инок Герасим удивил современников, но еще больше он удивил потомков, признав-ших за ним святость. Герасим занял прочное и почетное место в ряду деятелей культуры нашего края, той культуры, которая в XVII столетии развивалась хоть и неравномерно, но поступательно и в русле общерусских традиций. Та ушедшая от нас культура созидалась одиночками, но принадлежала она всем, и эти все умели испытывать благодарность к Учителям, поведавшим им неведомое.