Их было не так много, но они манили. Даже названиями: «Журавленок и молнии», «Мальчик со шпагой», «Синий город на Садовой», «Мушкетер и фея»… И они открывали передо мной особый мир, потому что вокруг все было совсем по-другому.
Впрочем, нет. В произведениях Крапивина было то же, что вокруг меня: школьные будни, долгое ожидание родителей в тихой квартире, грязные сугробы за окном, книжный мир под лампой и мечты о приключениях. Но герои его – эти вихрастые мальчишки с острыми коленками, мальчишки из обычных семей, из обычных квартир, – ставили передо мной какую-то трудную, почти невыполнимую планку. Они боролись с несправедливостью и, как Дон Кихот, были заранее обречены на поражение. Да, книги могли заканчиваться победой, но было понятно, что победа эта – небольшая, сражение – одно из многих, и удастся ли выйти живым из этой битвы – непонятно.
Недавно я перечитала книгу «Колыбельная для брата». Впечатление было сложным – сейчас, будучи взрослой, имея своих детей, я понимаю опасность и серьезность некоторых положений, вижу под другим углом детские обиды и травмы, взрослую черствость и несправедливость. И очень хочется, чтобы на пути моих детей никогда не встала формалистка-учительница или хулиган Дыба со своей наглой ухмылочкой. Только вот гарантии такой нет.
Честность и доверие
И вот этого мальчишку, который ненавидит ложь, обвиняют в воровстве. Глупо получилось: он прятался в учительской от завуча, которая загоняла ребят на хор, отбирая дневники. А после этого студентка-практикантка не нашла свой кошелек.
Эти книги полезны и нам, родителям, учителям: они ставят вопрос, какие мы взрослые и каких взрослых вырастим
До Кирилла долго не доходит, почему все – и директор, и классная руководительница – к нему прицепились. Лишь в конце разговора он понимает: его считают вором. Это самое страшное: не «родителей в школу», не двойки по поведению, а то, что тебе не верят, что тебя априори готовы обвинить в преступлении.
У меня всегда, с детства, во время чтения повестей Крапивина где-то в горле возникает горький комок. Хочется кричать, что это несправедливо, хочется защищать и оправдывать героя. Однако…
Да, взрослые люди поступили бы мудрее, наверное: не стали бы волноваться, дерзить, обижаться. Они бы смогли спокойно и аргументированно доказать свою правоту, посрамить обвинителя. Но в том-то и дело, что герой повести – ребенок. Умненький, чуткий, честный и смелый, но всего лишь ребенок. Он действует, руководствуясь имеющимся у него опытом. Мудрые взрослые это понимают, поддерживают и направляют его. Неумные – стараются унизить. И с этой точки зрения книги Крапивина полезны нам, родителям, учителям, тем, кто сталкивается с невзрослыми людьми. Писатель словно бы ставит нас перед зеркалом: кто мы? какие взрослые? и каких взрослых мы вырастим?
Такая разная справедливость
Кирилл все-таки выяснил, кто украл деньги. Они с одноклассницей провели целое расследование и поймали преступника. Только… легче от этого не стало – скорее наоборот.
До этого Кириллу, несмотря на случай с кошельком, было легко и хорошо: он-то не виноват. А теперь, когда выяснились обстоятельства и осталось только разоблачить преступника, в Кирилле откуда-то появилось чувство вины:
Чуткий к чужой боли понимает: обличить и растоптать виновного легче всего – только неправильно это
«– Подожди, – попросил Кирилл.
Зачем надо подождать, он и сам не знал. Мысли перепутались. И вырастала едкая досада на самого себя. Как он сказал: “Сдавайся, Петенька”. Со скрытым торжеством и снисходительностью. Подумаешь, Шерлок Холмс какой, отыскал опасного бандита! Этот несчастный Чирок даже выкручиваться не умеет. Другой мог бы наплести кучу историй и отпереться намертво…»
У Крапивина всегда так: есть те, кто все знает и кто всегда прав, но только правотой своей они придавливают остальных. Да и не бывает на свете безгрешных людей. И невиновный, если он обладает чуткостью к чужой боли, вдруг понимает: обличить и растоптать виновного легче всего. Только неправильно это.
Кошелек украл одноклассник Кирилла Чирков. Тихий, незаметный, молчаливый мальчишка из тех, кого никто не обижает, но никто с ним и не дружит. Серая, неинтересная личность. Только вот зачем?
Неравнодушие и великодушие
В 1999 году Владислав Петрович написал повесть «Дело о ртутной бомбе». Один из ее героев стащил у мамы большую сумму денег, чтобы помочь солдату, бежавшему из части: тот не выдержал издевательств «дедов». Плохо поступил мальчишка? Конечно, плохо! Воровство, укрывательство дезертира. Только он, как мог в свои девять лет, пожалел, как умел, помог. А мог бы равнодушно пройти мимо, а мог бы выдать властям…
«– Зачем ты от нас убегал? – спросил Кирилл.
Чирок пожал плечами.
– Ну… я почему-то догадался.
– А чего бежать-то? Куда денешься?
– Я просто от дома. Чтобы не при маме…
– Все равно узнает, – с неловкостью сказал Кирилл. Словно он был виноват в бедах, которые скоро обрушатся на Чирка. И он почувствовал благодарность Женьке, когда она спросила:
– А что, у мамы правда больное сердце?
Чирок по очереди взглянул на нее и на Кирилла. И стал смотреть на свои стоптанные сандалии.
– Да нет, – проговорил он. – Сердце обыкновенное. Просто ей сейчас нельзя нервничать, у нее ребенок будет…
Со странной смесью жалости, злости и облегчения Кирилл тряхнул плечами, словно сбросил что-то. Твердо глянул на Женьку, предупреждая, чтобы не спорила. Потом сказал Чирку:
– Продай велосипед, а деньги отошли этой студентке. По почте или как хочешь. Как адрес узнать, сам придумай. В общем, это твое дело.
– Ну… и что? – недоверчиво спросил Чирок.
– Ну и все, – жестко сказал Кирилл. – И живи. Никто, кроме нас, ничего не знает и знать не будет.
Тут Кирилл впервые увидел, что означает выражение “просветлело лицо”. Ничего на лице Чирка вроде бы не изменилось, и все же оно стало совсем другим. Словно чище и даже красивее. И глаза у него сделались как у маленького мальчика, которому пообещали чудо.
– И вы по правде… никому?
– Никому. Зачем нам, чтобы ты мучился? – ответил Кирилл. – Ты и так хлебнул. Если совесть есть, сам поймешь».
Принять такое решение, как это сделали Кирилл и Женька, – это большая ответственность, конечно. Но и милосердие тоже большое.
Трудности и преодоления
Если бы дальше все было хорошо и радужно, это не был бы Крапивин. Всегда он говорит о вещах, которые предпочитают не обсуждать. О том, с чем не справиться, например, школьной бюрократической машине. Зато можно бороться с этим своими силами – глупо, по-донкихотовски, каждый бой воспринимая как решающий.
«– Нет никакого отряда. Неужели ты не понимаешь?
Нет, она не понимала. Она очень удивилась.
– А что… есть?
– А ничего. Просто тридцать семь человек и Ева Петровна Красовская. Отряд – это когда все за одного. А у нас? Одного избивают, а остальные по углам сидят.
– Зря ты так, – примирительно сказала Женька.
– Нет, не зря. Почему никто не заступился? Ну, за меня и за других, на кого зря наклепали, – ладно… А за Чирка, когда его Дыба мучил?
– Не знали же…
– А почему не знали?
– Но он же не говорил.
– А почему не говорил?
– Ну… я откуда знаю?
– Знаешь. Потому что бесполезно было.
– Почему?
– А потому что боимся. Потому что шпана сильнее нас… хоть мы и гордость школы, правофланговый тимуровский отряд. Ура-ура! Зато у нас на смотре строя и песни первое место! За шефство над старушками благодарность. За вечер немецкого языка – премия…»
Этим грустным, но правдивым пассажем Кирилл мог бы ограничиться. Но чувство, живущее внутри (сложно описать его одним словом: совесть, смелость?) не давало покоя. Заставило спасать полезшего в ледяную воду за кошельком Чирка. Заставило хлопотать у его постели, когда он заболел, думать и переживать о нем. Отстаивать его перед учителями. Организовать патруль, защищающий ребят от хулиганов. Столкнуться с Дыбой и его бандой, хотя бой был заведомо неравный.
Вечер, проведенный над книжкой, заставил меня покраснеть, и не раз. Потому что порой, говоря своим детям о добре и справедливости, я произношу что-то чужое и формальное, привычное, затверженное, мало отношения имеющее к моей и их внутренней жизни. Воровать плохо, несомненно, только достаточно ли этого для человека, которому не все равно, что происходит с его душой?
И здесь все усложняется. И вспоминаешь святых, которые брали на себя совершенно немыслимые грехи: блуд, воровство. Зачем? Ведь им поверил бы любой: еще не завершившаяся земная жизнь свидетельствовала об их святости. А всё очень просто на деле, просто – и сложно. Они любили и жалели людей. Гораздо больше, чем себя.
Важно быть в согласии с совестью, с голосом Божиим в сердце
И самое непростое здесь, мне кажется, – научить ребенка смотреть вглубь. Отбрасывать поверхностное, формальное решение проблемы, искать то, которое подсказывает совесть, подсказывает душа-христианка. Порой оно сложное, нелогичное, глупое, непрактичное, «безумие для мира». Зато правильное. Есть хорошее старинное выражение: «по-Божески»…
И, замирая, сжимаясь внутри, я понимаю: прав Крапивин. Пусть будет сложно, и тяжело, и опасно, зато без подлости и лжи. Пусть эти пронзительно-честные упрямые мальчишки говорят моим детям – словами и делами – о том, как надо защищать слабых и бороться с несправедливостью, даже если враг сильнее тебя.
Потому что это – по-христиански. Господь никогда не говорил нам, что будет легко, и сыто, и комфортно, и приятно. И мы постоянно сталкиваемся с дилеммами: сказать или промолчать, протянуть руку или пройти мимо, вступиться или отступить. И даже если ты будешь смешон и поступки твои воспримут как нелепость, самолюбование, стремление прославиться – мало ли обвинений можно предъявить человеку, – важно идти до конца. Быть в согласии с совестью, с голосом Божиим в сердце. Вот этому нам всем – и детям, и взрослым – стоит поучиться у крапивинских мальчишек.
